Фабио отрицательно покачал головой. Он старался держаться мягко, тактично.
— Нет, нет. Пусть это будет для вас пыткой. Неужели не понимаете? Трауб кивнул.
— Пусть эта неразгаданная загадка сверлит вам мозг, как раскаленный железный прут, — сказал Кавальканти.
И Трауб снова кивнул.
Тут Фабио повернулся к фон Пруму:
— Лет через десять, если вы еще будете живы, вы проснетесь как-нибудь ночью, вспомните наш город и снова начнете все перебирать в уме — дом за домом, улицу за улицей; вы попытаетесь даже приподнять церковь и за глянуть под нее и будете сходить с ума. Где же был допущен просчет, спросите вы себя. Как они нас провели? И при этом вы будете твердо знать одно…
Фабио умолк, чтобы фон Прум лучше осознал сказанное.
— Что? — спросил Трауб. — Что мы будем твердо знать?
— Что мы насмеялись над вами. Что мы смеялись над вами, когда вы сюда явились, что мы смеялись над вами, пока вы тут были, и что мы всегда будем над вами смеяться.
Когда мотор мотоцикла снова взревел, люди с Народной площади бросились к Толстой стене: всем хотелось видеть, как уезжают немцы. Вот мотоцикл, миновав ворота, показался на проселке, и со стены раздалось слабое «ура». На большее жители Санта-Виттории не отважились. Это было первое проявление радости, но, пока немцы находились на нашей горе, никто бы не решился проявить ее более бурно.
«Всякое еще может случиться, — говорили друг другу люди. — Надо быть начеку. Еще не известно, что будет».
Они терзали этим себя и терзали друг друга, ибо в таких беспредметных терзаниях есть своя сладость.
Из всех, кто стоял на стене, один только Бомболини не проявил радости. Люди заметили это и удивились.
«Что с тобой, Итало? Почему ты такой печальный? Почему ты смотришь невесело?» — спрашивали они. Но он не мог им ничего объяснить. Тогда они отвернулись от него и снова принялись следить за мотоциклом, спускавшимся по извилистой дороге через виноградники.
Бомболини сошел со стены и по проулку, пролегавшему за церковью, вышел на Народную площадь. Он был совсем один — и был рад тому, что он один. Но вскоре на площади появился Фабио.
— Значит, ты сказал им про вино, — с укором произнес Бомболини. И покачал головой.
— Но я же не сказал, где оно, — возразил Фабио. — И это будет их мучить.
Бомболини продолжал сокрушенно качать головой.
— Не очень-то это красиво получилось, Фабио. Впрочем, теперь это уже не имеет значения. Ничто не имеет теперь значения.
И он направился через площадь к Дворцу Народа.
— Куда ты пошел? — спросил Фабио. — Люди хотят видеть тебя на стене. Твое место на стене.
В эту минуту до них долетело более громкое «ура», и Фабио догадался, что мотоцикл, должно быть, достиг Уголка отдыха и, следовательно, уже наполовину спустился с горы. Скоро он нырнет в тень, отбрасываемую горою, и люди, стоящие на стене, перестанут его видеть.
— Я ухожу, Фабио. Ухожу отсюда. Фабио был потрясен.
— Великие минуты моей жизни истекли. Для меня все кончено. — Мэр поднял руку, останавливая возможные возражения. — «В годину бедствий призывают людей талантливых, в годину благополучия у кормила хотят видеть людей богатых и со связями». Ясно тебе? Так что для меня тут нет больше места.
Фабио не знал, что на это сказать.
— Но тогда ты не увидишь моей свадьбы, — наконец произнес он.
Бомболини пожал плечами.
— Я хочу закончить все красиво, — сказал мэр. — За навес опущен, актерам пора уходить со сцены.
Они миновали фонтан, и в эту минуту на площади появился Роберто — он вместе с Фабио был у Толстых ворот, а сейчас направлялся к Дворцу Народа. Люди на стене молчали — должно быть, немцы либо остановились, либо скрылись под горой.
— Это великий для тебя день, Роберто, — сказал Бомболини.
— Да, — сказал Роберто, но лицо у него было такое же невеселое, как и у Бомболини.
— Ты теперь, конечно, уйдешь от нас, Роберто.
— Наверное.
— Чем скорее ты это сделаешь, тем лучше, Роберто.
— Думаю, что да.
— Не надо жить на чужбине. Роберто кивнул.
— Жить на чужбине — все равно что жить в аду, — сказал мэр и стал подниматься по ступенькам Дворца Народа, но в эту минуту со стены снова донеслось «ура», и он остановился. «Должно быть, — подумал Фабио, — мотоцикл снова показался на дороге — уже у самого подножия горы».
Мэр обернулся к Фабио:
— Запомни одно правило, Фабио. И всегда следуй ему. Не живи в старости там, где тебя знали в дни величия.
Снова раздалось «ура» — на этот раз громовое. Бомболини повернулся и сошел со ступенек на площадь.