Но были и промахи. В одно прекрасное утро Бомболини решил порадовать народ, распространив демократию на пользование водой. В течение нескольких сотен лет, по причинам никому уже не известным, несколько семейств пользовались правом получать воду без очереди и первыми наполнять у фонтана свои кувшины. И вот в одно прекрасное утро женщины обнаружили у фонтана следующую надпись:
В ГЛАЗАХ БОГА ВСЕ ЛЮДИ РАВНЫ.
ПЕРВЫМ ПРИШЕЛ — ПЕРВЫМ И ПОЛУЧАЙ.
Указ мэра Б.
Все прокламации и указы подписывались им одним инициалом — на манер цезарей. Эксперимент по демократизации пользования фонтаном протекал отлично до тех пор, пока на площади не появилась Роза Бомболини со своим семигаллонным алюминиевым кувшином, ультрасовременным и весьма прогрессивным вместилищем для воды, единственным такого рода сосудом в городе Санта-Виттория, и, следуя издавна принадлежавшей ей привилегии, не направилась мимо очереди прямо к фонтану. В то утро за неукоснительным проведением в жизнь новой политики следил сам главнокомандующий Пьетро Пьетросанто.
— Назад! — приказал он Розе. — В конец очереди. Ты же знаешь указ.
— Я знаю свои права, — отрезала она. И своей могучей грудью оттолкнула в сторону Пьетросанто. — Пойди и скажи ему об этом. Скажи ему, что я не позволю какому-то толстозадому сицилийскому старьевщику распоряжаться тут и попирать права урожденной Казамассима.
— Ничего не поделаешь, — сказал Бомболини своему генералу, — придется отобрать у нарушительницы кувшин.
Семигаллонный сосуд может стать весьма серьезным оружием, особенно если его применить без предупреждения. И главнокомандующий рухнул на камни Народной площади, словно бык, которого огрели по голове молотком. Пьетросанто мог, конечно, затеять дело. И тогда Розу потащили бы вниз, в Монтефальконе, и передали бы в руки правосудия по обвинению в покушении на жизнь, но самолюбие Пьетросанто не вынесло бы этого, да к тому же и Бомболини не мог допустить такого удара по своему еще не оперившемуся режиму. На следующее утро указ был снят и восстановлен старый порядок пользования водой — так умерла подлинная демократия в Санта-Виттории. А вечером Бомболини заставил Фабио записать в своей книге: «Нет ничего труднее, чем внедрение нового порядка вещей, и ничего гадательнее. Ибо врагами реформатора становятся все, кто был взыскан при старом порядке». Бомболини натаскивал Фабио, чтобы тот мог заменить его на посту, когда его уже не станет.
Вот так вел дела Итало Бомболини в Санта-Виттории. Люди поверили в него, а когда настало лето, все увидели, что урожай обещает быть богатым, обильным. Винограда было много, ягоды налились как следует и походили на откормленных жуков. А когда виноград хорош, то и дела в Санта-Виттории хороши.
Если первым промахом Итало Бомболини следует считать провал демократизации порядков у фонтана, то, наверно, его вторым серьезным промахом был я, поскольку из-за меня чуть не рухнуло его правление. А появился я в Санта-Виттории в то утро, когда он вынужден был снять с фонтана свой указ.
* * *Одно надо сразу сказать: хотя Фабио делла Романья потом и возненавидел меня, однако, если бы не он, я был бы уже на том свете. Люди, увидевшие меня в то утро на площади в Санта-Виттории, решили, что я мертв. Один пощупал мои ноги — они были холодны как лед, ибо кровь уже несколько часов не поступала в них, — и стал снимать с меня ботинки. Когда весть о том, что найден труп, дошла до Бомболини, он согласился с мнением народа, что покойника надо поскорее унести, пока солнце еще. не высоко, и похоронить где-нибудь в каменоломне. Бомболини опасался, как бы об этом преступлении — если это на самом деле было преступление — не узнали в Монтефальконе; тогда явится полиция, и вольной жизни городка придет конец. Он разбудил Фабио, и Фабио сошел со ступенек Дома Правителей, чтобы сопроводить мои останки в каменоломню, взглянул на меня, лежавшего в корзине для винограда, и сразу понял, что я жив.
Странно они тут, в Италии, относятся к мертвецам. Смерть вызывает у них почтение, а ее жертва — сам покойник — нет. Иной раз люди так стремятся поскорее от него избавиться, что допускают ошибки. Баббалуче, занимавшийся, когда не было работы с камнем, изготовлением гробов, рассказывал, как мужчины и женщины возвращались к жизни, когда земля с грохотом обрушивалась на крышку их последнего пристанища. Следы ногтей, оставшиеся в мягком дереве, свидетельствовали, по словам Баббалуче, об их молчаливой борьбе.
Словом, вместо каменоломни меня понесли наверх, в Дом Правителей, и уложили в постель. Понятия не имею, сколько времени я там пробыл. Раза три или четыре в день приходила девушка по имени Анджела и, положив мою голову к себе на колени, кормила меня с ложечки похлебкой с макаронами и мягким, размоченным в ней хлебом, а иногда давала даже немного вина. Мне казалось, что я никогда уже не поправлюсь, у меня и надежды на это не было. Жизнь моя клонилась к концу. Кость в ноге срослась, но срослась неправильно. Я часами неподвижно лежал в темноте. Когда площадь заливало солнце, я даже не знал, то ли оно только что взошло, то ли скоро сядет.