— Не покидай нас больше, Фабио, — сказал он. — Ты нам нужен здесь.
— Ну, не знаю. Я думаю податься в горы. — Эта мысль только сейчас пришла ему в голову. — В Сопротивление, понимаешь?
«Я уйду в горы, — сказал себе Фабио, — и останусь там, даже если всех нас перебьют до единого. Умру, но не покорюсь».
— Когда сюда заявятся немцы, нам придется приспосабливаться, вести соглашательскую политику, ты понимаешь? — сказал Бомболини.
Фабио скорчил рожу, но Бомболини этого не видел и не слышал, как Фабио фыркнул, потому что люди обычно видят и слышат только то, что им хочется видеть и слышать.
— Когда они будут давить, мы будем поддаваться. Мы будем как зыбучие пески.
«А я буду как скала», — подумал Фабио, но не произнес этого вслух.
— Мы не станем строить из себя героев. Нам не герои нужны. Нам нужно кое-что получше. Нам нужно выжить. Благодарю тебя, Фабио, а теперь пойди отдохни.
Фабио хотел пожелать Бомболини доброй ночи, но у него не повернулся язык.
Была полночь. А позади — долгий, трудный день. Фабио очень устал. Он вернулся сюда, чтобы снасти Анджелу, и увидел, что народ не хочет спасать своих женщин. Будь по-ихнему. Они хотят приспосабливаться к немцам,
Будь по-ихнему. Еще не все потеряно. Теперь у него есть Габриеле, его любовница. Как это она сказала: «Придет срок, и какая-нибудь женщина получит в твоем лице хорошего любовника». Если бы он, как дурак, не думал все время о велосипеде, она, может, еще и не то сказала бы о нем. Но теперь по крайней мере он знает, куда ведет его судьба — в горы. Его жребий брошен.
И в это мгновение наступила полночь, и пробковый язык породил звук — слабый, жидкий, бесцветный: «пинк»…
— О господи, и что мы только за народ! — громко произнес Фабио.
* * *Фельдфебель Трауб глянул в окно на улицу Сан-Себастьяно и покачал головой.
— Не очень-то у нас мощное оснащение, капитан, — сказал он.
— Ровно столько, сколько полковник согласился нам придать, — сказал капитан фон Прум. — И вполне достаточное для наших нужд.
На улице поперек тротуара стояла полуторатонка: в кузове ее могли поместиться четыре солдата и два — на переднем сиденье. Нужно было найти способ впихнуть туда еще двоих. Позади машины стоял мотоцикл с коляской, по-видимому сохранившийся с первой мировой войны. К полуторатонке в виде бесплатного дополнения была прицеплена маленькая, видавшая виды двадцатимиллиметровая пушка, орудие двойного назначения — противотанковое и зенитное, — годное также и против людей и предназначавшееся последнее время преимущественно для прекращения уличных беспорядков.
— Будь мы в России, нам бы придали техники раза в три больше, — сказал фельдфебель.
— Но это не Россия, не так ли, и итальянцы — не русские, верно? — сказал фон Прум.
Солдаты кивнули, а один произнес негромко:
— Слава богу, нет.
И мы направляемся туда не для военных действий.
— Вот это мне подходит, — сказал фельдфебель Трауб.
Капитан пристально на него поглядел. Возможно, фельдфебель пал духом после России, хотя в его послужном списке говорилось, что он проявил не просто отвагу, а отвагу «недюжинную». Командир и его фельдфебель прощупывали друг друга, и этот процесс еще не был закончен.
— Что вы думаете об итальянцах? — небрежно, как бы мимоходом спросил фон Прум. Однако для него это был решающий вопрос. Он подобрал себе этих солдат, потому что они понимали по-итальянски. Отчасти он исходил при этом из убеждения, что ни один человек не станет изучать язык другого народа с целью выразить ему свое презрение.
— Они ничего, в порядке, — сказал фельдфебель Трауб, — Люди как люди. Люди ведь, если им не мешать, хотят быть людьми, — изрек фельдфебель. — И еще они хотят иметь свой кусок хлеба, как и я.
— Ну а вы? — спросил фон Прум, обращаясь к ефрейтору Хайнзику. — Что думаете вы?
Ефрейтор чистил свою амуницию, стоя спиной к капитану фон Пруму. Капитан заметил, что волосы на затылке ефрейтора похожи на медвежью щетину. Ефрейтор чистил тесак: он уже начистил его до блеска, шлепнул им себя по колену и одним резким движением вложил в ножны. В этом солдате чувствовалась свирепая сила, но заметно было также, что он умеет держать себя в руках. Вид ефрейтора Хайнзика рождал в душе капитана фон Прума неосознанную тревогу.
— «Макаронники» — неплохой народ, — сказал ефрейтор. — Они мне, пожалуй, даже нравятся. Но только я их не уважаю.
Тут один из солдат одобрительно замотал головой.
— Вот это правильно — какое уж там уважение! Видал я их под Смоленском. Они шли в атаку, а русские вдруг остановились и повернули на них, и вы бы поглядели, как эти сукины дети драпали. Прошу прощения за грубость, герр капитан.