Да, когда будут устанавливать мемориальные доски возле вечного зеленого огня, который уже горит на площади в память о каменщике Баббалуче, то рядом с доской Бомболини и Туфы должна быть доска с именем Лонго. То, что сделал в то утро Лонго, помнят здесь и будут помнить всегда.
К семи часам из подвалов водонапорной башни был извлечен насос, генератор очищен от грязи, старый пожарный брандспойт, похожий на старого усталого питона, снесен вниз с горы, а велосипеды разобраны и заново собраны с таким расчетом, чтобы колеса их, поднятые над землей, вращаясь, когда начинали крутить педали, в свою очередь заставляли вращаться колеса генератора; в результате по проводам побежал ток и лампочки засветились — сначала тускло, потом все ярче и ярче по мере того, как молодые парни крутили колеса велосипедов. Среди них был и Фабио.
— Значит, ты все-таки вернулся, — заметил, увидев его, Бомболини.
— Только на два дня — на сегодня и на завтра, — ответил Фабио. — Я не желаю присутствовать при позоре, которым мы покроем себя, когда сюда придут эти мерзавцы.
— Все будет в порядке, Фабио. Мы спасем вино.
— Пусть даже ценою своей чести. Бомболини был задет ядовитым тоном Фабио.
— Слишком ты распаляешься, Фабио. Нехорошо это. Когда человек так распаляется, мозги ему застилает туман.
Баббалуче, поправлявший кожаные ремни, которые соединяли колеса велосипеда с генератором, услышал их разговор.
— Это все крестьянская мудрость, — сказал он Фабио. — Не слушай ты его. Одни красные слова. Знаешь, что говорил мой отец? «Бойся того, кто сбивает языком сливки, — как бы у него потом масло носом не пошло». Так что будь осторожен с ним, Фабио. Когда явятся фрицы, у него весь нос будет маслом вымазан, вот увидишь.
Фабио стало тошно. И он отвернулся от Бомболини, чтобы не смотреть на этого человека, вызывавшего у него тошноту.
— Куда же подевались настоящие итальянцы? — вырвалось у него, но никто его не слышал, а если и услышал, то не откликнулся.
— Именно так я и собираюсь поступить. Когда они придут, у меня весь нос будет в масле, — сказал Бомболини.
Когда генератор набрал достаточно энергии, Лонго подключил его к насосу. Сначала — первые две-три минуты — насос продолжал бездействовать, и в Большой зале воцарился ужас. Старая смазка застыла, и механизм, точно упрямый вол, не желал сдвинуться с места; тогда Лонго стал вращать колесо рукой, и мало-помалу поршень заходил— сначала нехотя, с трудом, точно змея, когда ее подталкивает палочка заклинателя, потом с каждым разом все быстрее, потом что-то забулькало, закашляло, зачихало, потом насос вдруг заухал — ух, ух, ух, ух… — и из брандспойта полилась вода. В Большой зале грянуло такое «ура», '!то его услышали по всей горе: из старинных вентиляционных колодцев звук вырвался на луга над погребами, где пасли скот, и долетел до города.
Когда старый брандспойт прорывала вода — что случалось довольно часто, — опять-таки Лонго чинил его. Он посылал мальчишек наверх, в виноградники, и они возвращались с виноградными листьями и лозой, которыми перевязывали прорванные места в износившейся старой ткани брандспойта, словно накладывали повязки на рану, чтобы остановить кровотечение.
Под конец Лонго вышел из погребов и сел на припеке рядом с Бомболини.
— Все будет в порядке, — сказал Лонго, — Через час в первом погребе не останется ни капли воды.
Бомболини встал, взял Лонго за руку и долго тряс ее, а потом расцеловал его в обе щеки.
— Он говорит, что все будет в порядке, — объявил он Витторини.
— Да, я слышал. Все будет в порядке. Тут из погребов вышел Старая Лоза.
— Умно ты это придумал, — сказал он Лонго, — виноградные листья взять. Виноград, значит, спасает виноград. Это правильно.
— Значит, все будет в порядке, — сказал Бомболини.
— Да, все будет в порядке, — сказал хранитель вина. Вот теперь Бомболини мог отправиться назад в Санта-Витторию, и ему казалось, что еще никогда в жизни не чувствовал он себя счастливее, чем сейчас.
* * *Туфа, как и все тут у нас, проснулся вместе с солнцем, а раз солнце взошло, то оставаться в постели он уже не мог. Ему очень хотелось полежать еще рядом с этой женщиной, но он слышал шум на площади, слышал, как волы спускаются вниз по проулкам, и понимал, что надо вставать. Но не успел он принять это решение, как почувствовал, что Катерина тоже проснулась, что она лежит и смотрит на него.
— Тебе надо поспать, — сказала она. — Это для тебя очень важно. Тебе надо полежать не день и не два, чтобы набраться сил.
Он рассмеялся, и она обиделась. Все время один из них смеялся над чем-то, что другому вовсе не казалось смешным.