— Ты в самом деле думаешь, что я наберусь сил, если целыми днями буду лежать тут, рядом с тобой?
— Ах, вот ты о чем. Поняла. Солдатские шуточки… Я не об этом думала.
— А почему? Ты же не знаешь, что такое стыд. Сама мне сказала.
Она улыбнулась.
— Это правда. Такая уж я от рождения. Это очень беспокоило моих учителей в школе. Они считали, что я могу попасть в страшную беду.
— Ну и как — попала ты в беду?
— Нет, конечно. Раз я бесстыжая, меня не тянуло К людям, с которыми можно попасть в беду.
— Вот потому-то ты и очутилась в одной постели со мной!
— Я и сама не знаю, почему я с тобой. Разве лишь потому, что мне так захотелось.
И она встала с постели.
— Что это ты? — удивился Туфа. — Крестьянин-то ведь здесь я. Мне и надо вставать первым.
— Я хочу приготовить нам что-нибудь поесть, — сказала Катерина.
— Моего голода едой не утолить.
— А бесстыжий-то, оказывается, ты.
— Не бесстыжий, а изголодавшийся, — сказал Туфа. Она шла к нему через комнату, а он на нее смотрел. На ней не было одежды, и это нисколько ее не смущало, а он подумал, что ни одна женщина в Санта-Виттории не пошла бы нагишом, ни одна не могла бы так вести себя.
— Какой ты прямой! — сказала Катерина. — Я не могла бы такое сказать. Я еще этому не научилась.
Он протянул руку и привлек ее к себе.
— Да, теперь я сам убедился, — сказал Туфа. — Все правда. У тебя нет стыда.
Когда они насладились друг другом, он снова заснул, и теперь уже она прислушивалась к звукам города и утра. Она села в постели и посмотрела на его форму — черную, замызганную, грязную, порванную. Надо от нее избавиться, прежде чем придут немцы. Форма без слов говорила, что пришлось вынести Туфе, и Катерина опечалилась. Она тихонько выбралась из постели, прошла в заднюю комнату и вышла оттуда с чемоданом, полным вещей, которые принадлежали ее мужу. Он оставил их здесь на случай, если придется бежать. Как это теперь могло пригодиться Туфе — одежда для улицы, одежда для работы в саду, одежда для охоты.
Вернувшись в спальню, Катерина посмотрела на спящего Туфу, и ей вдруг стало страшно. Сойдясь с ним, она снова поставила на жизнь, а в игре — сколько ты поставил, столько можешь и потерять.
За себя она не боялась — не потому, что была храброй, а потому, что была уверена: ни один мужчина не сможет оскорбить ее или воспользоваться ее слабостью. Такая красота, как у нее, отпугивает людей. Туфа тоже был красив, но его красота была другая. Своею красотой он как бы бросал вызов окружающим, и Катерина понимала, что люди такое не склонны терпеть. Она стала прибирать комнату, чувствуя, что ему это будет приятно, даже взялась подметать — она была рада, что он спит и не видит, как она орудует метлой. Когда же он наконец проснулся, то заявил, что голоден, по-настоящему голоден и теперь уже хочет не ее, а хлеба, смоченного оливковым маслом, и добрых черных маслин, и яйцо. Катерина отложила в сторону метлу и направилась к двери.
— Я тебе добуду яйцо, даже если ради этого придется продать себя, — сказала Катерина. И тотчас почувствовала, что ему неприятна ее шутка.
— Я пойду с тобой, — сказал Туфа и встал с постели; тут она впервые по-настоящему увидела его.
— Ты, может быть, отвернешься? — сказал он.
— Если хочешь.
— Здесь женщины поступают именно так. Когда мужчина встает с постели, они отворачиваются.
— Я этого не знала, — сказала Катерина.
— Вообще-то ничего плохого тут нет, — сказал Туфа.
— Ну, я теперь всегда буду отворачиваться, — сказала Катерина. Но она все-таки видела его, и он оказался как раз таким, как она ожидала. Родись он богатым, про него, наверное, сказали бы, что он прекрасен, что любой скульптор был бы счастлив лепить с него. Но время не прошло мимо Туфы. И на теле его остались следы, которыми жизнь метит красоту, стараясь уничтожить ее, довести до обыденного уровня. Тело его кое-где было слишком мускулистое, слишком развитое. Плечи были тяжелые, со вздутыми от физической работы бицепсами, на руках отчетливо проступали вены, а запястья утолстились, и кожа загрубела от солнца, ветра и пота. Торс же у него был худой, жилистый, твердый. Однако ничто не могло свести на нет его красоту — особенно хороши были глаза и черты лица Туфы.
— Посмотри, тут, возле кровати, есть для тебя одежда, — сказала она ему. — Это вещи моего мужа. Я подумала, что ты не станешь возражать.
— Возражать? Нет. А почему я должен возражать? — Он начал вытаскивать вещи из чемодана. — У твоего мужа был хороший вкус, — сказал Туфа.