— Синьора, — сказал Роберто, вспомнив об этой истории, — придется вам снова стать на свое место.
Женщина возмущенно посмотрела на него.
— Эх вы, американцы, ничего-то вы не стоите, — сказала она. — Забыли, как люди работают.
А Роберто пошел к Бомболини и рассказал ему свою историю, и Бомболини сразу понял, что он прав, что Санта-Виттории, если ее жители не хотят, чтобы немцы разобрали город по камешку и по кирпичику, нужен «кроличий огород». Весь вопрос в том, какой величины его сделать.
Мэр поделился своими соображениями с Туфой, и Туфа решил, что это дело стоящее, потом они растолковали все Пьетросанто, после чего остановили поток вина, давая людям возможность передохнуть, а сами при свете сосновых факелов созвали заседание Большого Совета.
Члены Совета заглянули в Кооперативный погреб, некоторые из них обошли ряды бутылок и попытались при-
кинуть, сколько же их тут должно быть, а потом с сокрушенным видом вышли наружу.
- Десять тысяч бутылок! — крикнул кто-то из стариков.
— Десять тысяч! Хватит! — сказал другой. — Ни кап ли больше! Больше мы не можем им оставить!
Все понимали, что это не то число, но никому не хотелось быть самым щедрым и отдавать задаром вино — ведь это значило бы идти против собственной плоти и крови. Пьетро Пьетросанто оказался крепче других и разумнее, поэтому именно Пьетро и продолжил торг.
— Сто тысяч бутылок, — сказал он.
Кто-то из стариков схватился за сердце, точно в него всадили нож.
— Иисус, Мария и святой Иосиф, — прошептал он и перекрестился.
Некоторое время все молчали: хотя времени и было мало, но, чтобы такие удары перенести, нужно время. Туфа и Роберто понимали, что ста тысяч бутылок тоже недостаточно, но сказал об этом Баббалуче и так, что поняли все.
Он принялся обзывать их жадными мерзавцами, которые готовы удавиться из-за бутылки, крохоборами, крестьянскими свиньями, а потом сказал уже такое, что в Италии не разрешается фиксировать на бумаге и произносить даже в собственном доме. Кончил же он тем, что назвал ту цифру, которую считал правильной: пятьсот тысяч бутылок.
Он был прав и в то же время неправ.
Никто из тех, в чьих жилах течет кровь людей, выдалбливавших дюйм за дюймом эти террасы в каменистых склонах горы, ни один потомок тех, чьим потом политы лозы, впервые посаженные здесь тысячу лет тому назад, не в силах был отдать пятьсот тысяч бутылок вина. Даже если это было единственно правильным решением. Всему есть предел, дальше которого человек не пойдет, даже ради собственного спасения. Но цифра была названа, и благодаря этому удалось договориться о той, реальной цифре, на которой они и остановились. Еще поспорили, еще поторговались; дело дошло до того, что иные начали плакать, а кое-кто пригрозил покончить с собой, и под конец решено было выделить для «кроличьего огорода» триста тысяч бутылок.
Вполне возможно, что в любой другой исторический момент решение о подобной цифре вызвало бы бунт в городе, но в тот вечер люди слишком устали, чтобы бунтовать, и, по правде говоря — в чем они еще не скоро себе признались, — многие прежде всего подумали о том, что тогда придется спустить вниз на триста тысяч бутылок меньше. Известие об этом явилось для людей, стоявших в цепочке, источником второго или третьего дыхания, как бывает с бегуном, когда он видит перед собой ленточку финиша. Словом, впереди наконец замаячила цель, и цель эта была достижима.
После четырех часов утра, когда солнце предупредило о своем появлении, затмив дневным светом свет факелов, Туфа подошел к человеку, нагнувшемуся, чтобы взять с пода Кооперативного погреба очередную бутылку, и отобрал ее у него.
— Хватит, — сказал Туфа. — Теперь можно идти отдыхать. Все. Это последняя бутылка.
Последняя бутылка. Ее передавали по линии бережно, с огромной нежностью. «Не уроните! — говорили люди. — Это ведь последняя». Во-первых, все считали, что она должна быть какой-то особенной, отличной от остальных, но она была такая же, как все, и трудно было поверить, что за ней не последует еще одной. Они передавали ее друг другу, как женщины передают новорожденного или как передают святую евхаристию, тело и кровь господню, да, собственно, так оно и было, поскольку это — господнее вино, а также тело и кровь Санта-Виттории.
Странное чувство овладевало людьми после того, как они выпускали из рук эту бутылку. Радости не было — было ощущение пустоты.
— А теперь что будем делать? — спросила какая-то женщина Туфу.