— Тяжелый уж больно у них труд. Это Шнабель нам говорил, герр капитан. Он сам работал на виноградниках. «Бутылка пота за каждую бутылку вина», — говорил он.
— А потом являемся мы и забираем это вино.
— Вот именно, герр капитан,
— Постарайся-ка ты уяснить себе вот что: мы ведем войну, а войны не такая уж приятная штука.
— Да, герр капитан.
— И все, что мы делаем, мы делаем для того, чтобы помочь нашему государству, фатерланду. А все, что помогает фатерланду, — это благо.
— Совершенно верно, герр капитан.
— А теперь я скажу тебе, что написал один мудрый немец. Скажу, чтоб душа твоя успокоилась.
Тут подошли и остальные, что понравилось капитану. Ему как раз хотелось прочитать им сейчас лекцию, но так, чтобы это не выглядело лекцией.
— «Смысл жизни в том, чтобы брать». Вам ясно?
Не только Трауб, но и все остальные кивнули. Капитан повторил эти слова.
— Не мы это придумали. Такова жизнь. — Он помолчал, чтобы его слова осели в их мозгу. — Народ, который идет к могуществу, берет. Те же, кто идет ко дну, отдают.
— Это значит: немцы берут, а итальянцы отдают, — сказал Трауб.
— Таков естественный порядок вещей. И ничто не может его изменить. Сильный берет, слабый уступает. Вы считаете это неправильным?
Никто не знал, что на это ответить.
— Это нельзя назвать ни правильным, ни неправильным. Так оно есть. Такова жизнь. Факты жизни. Правда всякой жизни.
Он высказался — теперь самое время было отойти от солдат и дать им переварить эту истину, что он и сделал.
— Тогда поехали и будем брать, — сказал Хайнзик.
— В приказе говорится: в пять часов, — возразил Трауб. — Раз сказано — в пять, в пять мы там и будем.
— Ты считаешь, что это правильно? — спросил Хайнзик. — То, что он сказал?
— Да, правильно. Есть люди, которые рождены, чтобы стоять «над», и есть такие, которые рождены, чтобы стоять «под». Вот как солдаты и офицеры. Есть, скажем, фон Прум и есть Хайнзик. И фон Прум выше тебя.
— Да, это верно, — сказал Хайнзик.
— Но зато ты выше большинства «макаронников»,
— Да, это тоже верно.
На Народной площади Туфу поджидали Бомболини, Пьетросанто, Фабио и Роберто, и все тотчас двинулись вместе с ним вниз по Корсо Кавур.
— Этого нельзя описать. Надо самому увидеть. И все сразу, — сказал Бомболини.
Через Тощие ворота и дальше вниз, по дорожке, что вьется через виноградники. Солнце стояло уже высоко. Кое-где среди лоз, цепляясь за виноградные листья, еще висели клочья тумана — остальное рассеяло солнце.
— Не оборачивайся, — сказал Бомболини. — Я хочу, чтобы ты сразу все увидел.
На песчаной площадке перед входом в Большую залу высились рядами кирпичи. Люди перетаскивали их отсюда внутрь, а другие подносили цемент и известку, песок и воду, готовя смесь, которая скрепит кирпичи.
— Теперь это уже ни к чему, — сказал Бомболини, но люди точно не слышали его. — Никакого толку все равно не будет. Только зряшная потеря времени.
Но люди по-прежнему не слышали его. Теперь, при утреннем свете, Бомболини казался каким-то маленьким — он словно усох с наступлением дня. Он дотронулся до руки Туфы.
— Ну-ка взгляни. Теперь можешь смотреть. Сначала Туфа ничего не видел и не понимал, почему такое волнение, а когда увидел, то в первую минуту подумал, что это утреннее солнце сыграло с ним злую шутку или его собственные глаза издеваются над ним, хотя оп понимал, что и другие видят то, что видел он.
От Тощих ворот вниз по козьей тропе, через все виноградники и прямо ко входу в погреба тянулась блестящая багровая полоса, которая постепенно, по мере приближения к подножию горы, темнела и расширялась.
— Вино, — сказал он.
— Да, вино, — подтвердил кто-то.
Багровая полоса к тому же еще и сверкала, слепя глаза блеском тысячи разбитых бутылок, на осколках которых играло солнце.
— Если бы сам бог захотел указать немцам, где спрятано вино, он не сумел бы придумать лучше, — сказал Бомболини.
Они не могли оторвать глаз от этого багрового следа. С каждой минутой, по мере того как солнце поднималось выше, разгоняя туман, багровая полоса на тропе становилась все сочнее и гуще, а стекло переливалось все ярче, соперничая с самим солнцем. Старая Лоза вышел из погребов и посмотрел вверх, на гору.
— Не надо было нам тревожить вино, — сказал он. — Это оно мстит нам за то, что мы его потревожили.
Не в силах больше смотреть на багровый след, они пересекли песчаную площадку и вошли в Большую залу. «Козел» Кавальканти, намеревавшийся стать профессиональным гонщиком-велосипедистом и утверждавший, что может крутить колеса велосипеда два дня подряд, заставлял сейчас вращаться генератор, дававший ток лампочкам, и при свете их люди уже приготовились укладывать кирпичи, но, увидев лица Бомболини, Туфы и остальных, остановились.