Болезнь вымотала Полину. Однако на осунувшемся лице еще огромнее казались ее серые глаза. И даже в мешковатом больничном халате, с распущенными по плечам шелковистыми волосами, была Полина привлекательна и женственна. Каштану не доводилось, пожалуй, встречать женщину, которую бы природа так же щедро одарила и обаянием и красотой. Но это отпугивало его и стесняло.
Каштану все более становилось ясно, что развитие его болезни приостановлено. Хотя он не мог взять в толк, каким образом это произошло. В памяти вновь всплыло старинное выражение «Тайна сия велика есть». Только на этот раз оно приобретало совсем иной смысл.
Глянув как-то на Каштана, Полина удивленно сказала:
— А ты, оказывается, видный мужчина, Юра. А ведь похож был на старика. Сейчас выпрямился и стал вдруг статным, пригожим парнем.
Полина раздобыла ножницы и довольно сносно подстригла его. Она подарила Каштану бритвенный прибор и мягко, но настойчиво попросила ежедневно бриться.
Через несколько дней, удовлетворенно разглядывая его. она сказала:
— А ведь тебе, Юра, пошло на пользу это купание.
Это был единственный случай, когда Полина упомянула о происшедшем. Раньше она ни слова не говорила ни о гибели мужа, ни о своем спасении.
Впрочем, как-то произошел нелепый разговор, даже ре разговор, а обмен репликами. Полина заметила, что Каштан украдкой любуется ее волосами, и тихо спросила:
— Удивляешься, что не выдрал их, когда тащил меня за волосы к берегу?
Он смутился и буркнул:
— Простите.
— За что? — удивилась Полина.
— За то, что поступил тогда варварски.
— Ты это серьезно?
В глазах ее словно вспыхнул свет. Полина смотрела на Юрия так, что его взяла оторопь, и он отвел взгляд.
Непонятные складывались отношения. Непонятные.
Полина называла его на «ты», а он ее на «вы». Она продолжала неназойливо, но упорно опекать Каштана. А его чем дальше, тем сильнее мучила такая опека, потому что с каждым днем сильнее захватывало обаяние этой женщины.
Но если бы даже Каштан был здоровым, крепким мужчиной, свободным в своих поступках, то и в этом случае напрочь исключался для него любой намек на какое-то сближение. Тут сама жизнь поставила неодолимую преграду.
На глазах у Каштана произошла трагедия. Видение погибающего мужа Полины до сих пор преследовало его.
Он пытался избегать Полину. Но как это сделаешь в больнице? Она приходила к нему, пленительно женственная, излучающая теплоту и добросердечность. Рука не поднималась оттолкнуть ее, язык не поворачивался нагрубить ей.
Однажды, соблазненный ясной весенней погодой, Каштан вышел на больничную веранду. Он зажмурился от ослепительного солнечного света, вдохнул с наслаждением таежный воздух. И долго стоял, задумчиво глядя на лесные дали и видимый отсюда кусочек синего морского пространства.
Подошла Полина, положила руку ему на плечо. Молча стояла совсем близко. От легкого, едва ощутимого прикосновения женщины чаще заколотилось сердце. Стараясь унять дрожь в голосе, Каштан спросил Полину о Леночке.
Она негромко проговорила:
— Дочка тоскует по дому. А я не в силах, Юра, объяснить ей, что того курильского дома больше не существует…
— У меня ведь тоже дочка, — проронил Каштан. — Ей скоро семь лет.
Полина помолчала, потом тихо спросила:
— Родные знают о твоих похождениях?
Он отрицательно помотал головой. После долгой паузы она вновь негромко спросила:
— И когда же ты вернешься к дочке?
— Это невозможно. И дочка, и ее мама — совсем в другой жизни. На другой планете. Меня нет в живых, Полина.
Она медленно провела пальцами по его шее, вздохнула и ласково сказала:
— Эх ты, непутящий.
— Непутевый?
— Нет, именно непутящий. Так говорила бабушка.
Его волновал и голос Полины, и аромат ее волос.
Каштан злился на себя за. то, что замирает от присутствия этой женщины. И он твердо сказал себе, что с этим надо решительно кончать. Больницу придется покинуть.
И на этот раз судьба благосклонно пошла ему навстречу.
В палату, где лежал Каштан, поместили второго пациента, Кондрата Игнатьевича, бывалого таежника лет шестидесяти. В больнице он оказался, по его словам, «по чистой дурости». Во время перехода через горный кряж Кондрат Игнатьевич попал под камнепад, и его крепко побило. Он на себя был зол, поскольку считал, что истинный дальневосточник не имеет права на промашку, обязан вовремя угадать осыпь.