Кондрата Игнатьевича часто навещал шестнадцатилетний племянник Кеша. Оба они нравились Каштану своей доброжелательностью, каким-то врожденным естественным дружелюбием.
Каштан часами беседовал с умудренным жизнью человеком.
Только однажды он рассердился на таежника, когда тот сказал о Полине:
— Крепко она тебя любит, парень.
Каштан оторопел, помолчал, потом пробормотал:
— Грех вам такое говорить, Кондрат Игнатьевич. У женщины горе. Муж погиб на ее глазах. Она до сих пор — в шоке. А вы про нее…
— Чего ты вскинулся? Я же вовсе не в упрек ей, что она тебя полюбила. Жизнь, брат, всякие извороты преподносит. И никакой тут вины ни у нее, ни у тебя нету.
— Прошу вас, Кондрат Игнатьевич, не будем на эту тему…
— Эк тебя заело! Ладно, успокойся. Понял я, Петрович, что тебя надо срочно уводить в тайгу.
— Поскорей бы! — воскликнул Каштан.
Была у Кондрата Игнатьевича с собой фляга с настойкой женьшеня. Он заставлял Каштана дважды в день выпивать по рюмочке целебной жидкости. Кондрат Игнатьевич всю свою жизнь ходил в тайгу. Был он тигроловом, сборщиком женьшеня. В последние годы возглавлял сезонные бригады заготовителей коры бархатного дерева. Вот Каштан и должен был подрядиться на летний сезон в такую бригаду корозаготовителей.
До сих пор он не признавался ни врачам, ни Полине, что болей туберкулезом. На его удачу, больничный рентгеновский аппарат сломался, и целых два месяца Каштан был избавлен от просвечиваний, которые вызывали у него физическое отвращение. Но вот в самом конце мая аппарат отремонтировали.
Хочешь не хочешь, а надо было идти сдаваться.
Хозяином рентгеновского кабинета был почтенного возраста врач-фтизиатр Аркадий Антонович, которого все звали просто Антонычем.
Каштан пришел к Антонычу и, стараясь унять лихорадочное биение сердца, выложил ему всю правду о своей болезни. Антоныч, расспросив Каштана о ходе лечения, о медикаментах, которые применялись врачами во время его пребывания в туберкулезной больнице, проговорил:
— Насколько я понял, вас лечили всеми ныне известными лекарствами, но безрезультатно?
— Да.
— Ну что ж. Давайте глянем на ваши заслуги и достижения. Раздевайтесь.
Антоныч, посапывая и похмыкивая, всматривался в экран. Стиснув Каштана старческими шершавыми ладонями, крутил и вертел его, поворачивал то боком, то спиной, требовал делать вдохи и выдохи. Наконец спросил:
— Вы не запомнили, часом, когда делали последний снимок ваших легких?
— Запомнил. В первой декаде марта. Перед консилиумом.
— Ага. А не в курсе вы, что именно определил консилиум?
— В курсе. Определили активный распад с обильным выделением палочек. Гематогенная диссиминация всего правого легкого. На снимке оно выглядело как дуршлаг. Слева — верхняя доля тоже покрыта свежими инфильтратами…
— Одна-ако, — протянул рентгенолог, — отовариться вам удалось по высшему разряду.
— А чего мелочиться, Аркадий Антонович.
Антонии усмехнулся. Выключил аппарат и сказал:
— Одевайтесь.
Он сидел ссутулившись, похожий на старого воробья. Задумчиво бормотал:
— Любопытно, очень любопытно. Второй в моей практике случай… И снова — экстремальная ситуация.
Когда Каштан оделся, Антоныч встал, взял его под руку и повел из кабинета в коридор.
— Ну так вот, — сказал он, — ваши легкие уже не похожи на дуршлаг, дорогой мой. Ибо дырок больше не существует.
— То есть как? — растерянно спросил Каштан. — Куда ж они могли подеваться?
— Понимаю, Юрий Петрович, вам они дороги. Но что ж делать, если процесс самоликвидировался. Мы, разумеется, проведем многократные и тщательные исследования мокроты. Но я почему-то убежден, что палочек не обнаружим.
Каштан был огорошен.
— Но разве так бывает? — спросил он.
— В редчайших случаях. На моей памяти только одна такая история. В Газли во время землетрясения засыпало некоего Рыкунова, бациллярного туберкулезного больного. Двое суток пролежал, понимаете, засыпанный под обломками дома, со сломанными ребрами, ключицами и рукой. Откопали. Ожил. Через два месяца исследуем и видим — процесс прекратился. Человек выздоровел.
— Чудеса! — помотал головой Каштан. Он не мог прийти в себя от изумления.
— Ну какие же чудеса. Мне Полина Александровна рассказывала немного о вашей эпопее. Экстремальная ситуация. Чудовищная встряска. Пошли в ход неведомые резервы организма. Вы оказались, голубчик, у той самой красной черты, когда — либо-либо… Лотерея… Вы — везучий?