Чимид выглядел больным и заметно одряхлевшим. Он сидел, скрестив ноги, на полу. Перед ним стояла курильница, от которой поднимался легкий дымок.
Старик достал из кожаного мешочка горсть серебряных и бронзовых фигурок и бросил их на войлок. Внимательно посмотрел на их расположение, затем на Каштана. В узких щелочках его глаз плавились загадочные огоньки. Он что-то негромко стал говорить по-бурятски. Цыремпилон переводил:
— Чимид-ахай сказал, что юрта его — песчинка в пространстве. Но и отсюда он видит твою прошлую жизнь — в суетности, в муке, в горячке и поиске смысла бытия… Редко кому удается переступить черту неведомого, — говорит Чимид-ахай. — Но Провидение не только отметило тебя, но и вывело к тайне запредельного. И ты верно распорядился открывшимся…
— Я внимательно слушаю, Чимид-ахай…
Цыремпилон продолжал переводить:
— Однако нынче Чимид-ахай с горечью видит в сердце твоем, свободном от спеси и гордыни, великую смуту. А смута эта — от любви к женщине… Вот. И еще Чимид-ахай сказал, что жребий твой благороден и проживешь ты в праведности долго… Он говорит, что у юной женщины, которую ты любишь, не просыхают слезы, она рвется к тебе, но пока не в силах соединиться с тобой… А как помочь тебе в этом, Чимид-ахай не знает.
Старик умолк. Прикрыл глаза. Казалось, он задремал.
Юрий встал, поклонился Чимиду, пожелал ему бодрости духа и тела.
Старик никак не откликнулся на его слова.
На следующий день Каштан добрался до райцентра. Там пересел на самолет, вылетающий в Улан-Удэ.
Погруженный в свои раздумья, он и не заметил, как прошел полет, а также поездка от аэропорта до города.
Аэрофлотовский автобус подъехал к мосту, перекинутому через могучую реку. То была Селенга. На противоположном берегу, в котловине, окруженный грядами гор, раскинулся Улан-Удэ.
Скоро автобус уже катил по его улицам.
Расспрашивая прохожих, Каштан направился к дому, в котором жила семья Сахьяновых. Юрий нажал кнопку звонка у двери, где висела медная табличка с фамилией народного артиста.
Каштану казалось, что он слышит стук своего сердца.
Дверь, однако, никто не открывал. На площадке появилась пожилая женщина. Она участливо сказала:
— Вы напрасно звоните, товарищ. Их же нет.
— А где они? — повернулся к женщине Юрий.
— Уехали.
— То есть, как уехали? Куда?
— Насколько я знаю, в Москву.
— В Москву? Все трое?
— Нет, почему же. Дарима Чимидовна с Оюной.
— Вот оно как? А надолго уехали? Не знаете?
— Не могу вам сказать.
— А самого-то Сахьянова когда можно застать?
— Сахьянов здесь вообще не бывает.
— Ничего не понимаю! Это же его квартира!
— Вам, наверно, лучше всего увидеться с Жалсаном Намсараевичем… Зайдите в театр, может, застанете Сахьянова.
Сидевший за столом вахтер позвонил по телефону. Объяснил что-то по-бурятски. Положив трубку, сказал:
— Обождите минут тридцать. Закончится репетиция, и Сахьянов выйдет к вам.
Через полчаса в вестибюле показался отец Оюны. Каштан пошел ему навстречу. Артист с недоумением смотрел на Юрия.
— Что вам угодно? — спросил он.
— Мне бы очень хотелось с вами поговорить, Жалсан Намсараевич. Уделите мне минут десять, не больше… Пожалуйста!
Сахьянов провел Каштана в небольшую комнату, где стоял диван:
— Прошу, — буркнул он.
Они сели на диван. Каштан сказал:
— Я насчет Оюны. Меня волнует ее судьба. Хочу знать, почему ее увезли из Чиндалея, зачем отправили в Москву?
— Как вас зовут?
— Юрий Петрович.
— Ну так вот, Юрий Петрович, я только потому готов простить вашу неучтивость, что вижу искреннюю взволнованность… Итак, об Оюне. Она уехала с матерью в Бирму, на три года.
— Куда-куда? — недоверчиво переспросил Каштан.
— Я же ясно сказал — в Бирму. Есть такое государство на юге Азии. Там открыт советский госпиталь для бедноты. И Дарима его возглавила. А Оюна работает медсестрой.
Каштан с запинкой спросил:
— И Оюна согласилась ехать в Бирму?
— Пришлось уговаривать. Вызывали в ЦК комсомола.
— А вы?
— Что — «а я»?
— Как же отдельно от семьи?
— О, господи, — вздохнул артист, — видит бог, я не обязан отвечать на ваши дурацкие вопросы! Вам непременно нужно знать, что наш брак носит чисто формальный характер?
— Почему же вы в таком случае прилетали за Оюной с женой?
Сахьянов поднялся с дивана и сухо сказал: