— А как же вы сами? Чего жрать-то будете?
— Перебьемся! Мы ж у себя дома.
На вокзале собралась большая толпа провожающих автозаводцев. Все были взволнованы. Седых заметно нервничал. Он был одет в красноармейскую, полинявшую, но чистейшую гимнастерку, диагоналевые бриджи и сапоги. На голове кожаная фуражка. В руке он держал фанерный баул и вещмешок.
Когда подошел поезд, несметные массы пассажиров бросились к вагонам. В этой суматохе как-то не удалось толком и попрощаться, и сказать напутственные слова. Бурлаков прошел как слон через толпу, Седых за ним.
Вагон оказался уже битком набитым.
Загудел паровоз, лязгнули буфера. Поплыла за окошком толпа. Заводские что-то кричали, а что — не разобрать в общем гаме.
— Прощай, Нижний!
В Москве, в здании исполкома МОПРа, двух нижегородцев приняла пожилая худощавая женщина в пенсне. Это была старая большевичка Лукина. У нее в кабинете находился невысокий черноглазый улыбчивый человек. Говорил человек с сильным акцентом. Он оказался итальянским коммунистом Джерманетто. Лукина сказала автозаводским делегатам:
— Это бессмысленная поездка, ребята! Вас развернут на итальянской границе на 180 градусов и поддадут коленкой под одно место. Мы рекомендуем вам вернуться в Нижний. Я сама позвоню в вашу ячейку и все им растолкую.
Седых упрямо помотал головой:
— Нет, товарищ Лукина! Хоть на брюхе, хоть на карачках, но мы приползем куда надо. Нам коллектив поручил это дело, мы сдохнем, но выполним!
Лукина улыбнулась.
— Мне не верите — послушайте товарища Джерманетто.
Итальянец кивнул и сказал:
— Это правда, друзья! Фашисты не пустят двух советских рабочих… А если пустят, вам никто не даст… как это сказать… свидания с тюрьмой. И это опасно.
— Беда в том, — вновь вступила в разговор Лукина, — что мы не сможем вам ничем помочь, если с вами что случится… Ваша затея может окончиться плачевно.
Бурлаков сказал:
— Это не наша затея. Коллектив завода хочет помочь итальянским товарищам. И мы им поможем. Чего бы это ни стоило!
Лукина горестно вздохнула. Джерманетто лукаво улыбнулся. Лукина подняла телефонную трубку и сказала кому-то:
— Гена, зайди.
В кабинет тотчас же зашел сутулый молодой челочек с залысинами. Лукина сказала парням:
— Это товарищ, Черепок из нашей канцелярии. Он поможет вам с визой…
— Швейцарской визой! — предупредил Черепок.
— Швейцарской визой! — кивнула Лукина, — А также и достанет вам билеты на поезд…
— Только до Женевы! — быстро сказал Черепок.
— Да. А дальше, братцы, будете действовать самостоятельно.
— Ваши деньги, — сказал Черепок, — переведем тоже в Женевский банк… Идемте ко мне, товарищи!
— Это, к сожалению, все, что мы можем для вас сделать, — сказала Лукина, — И могу сказать одно: мы здесь не меньше вас жаждем помочь итальянским товарищам. Но мы — противники дилетантских, самодеятельных и бесплодных действий, таких, как ваша поездка. И я буду ставить вопрос на исполкоме, чтобы мы, наконец, получили право запрещать их. Чересчур уж их стало много!
Лукина пожала руки обоим парням. Потрепала их по шее. Проводила до дверей и сказала вслед:
— Джерманетто проведет с вами беседу об обычаях. Гена напишет письмо в швейцарскую секцию МОПРа… До свидания! Ни пуха ни пера!
— Вот что, ребята, — сказал Гена Черепок. — В таких нарядах за границей ходить нельзя.
— А чем они плохи? — удивился Бурлаков.
Седых твердо сказал Гене:
— Я поеду в этом. И баста. Не хватало еще перед буржуями выкобениваться!
— И баста! — спокойно повторил Черепок. — Значит, вообще не поедешь. И кончен разговор!
Помолчали. Обескураженный Седых зло сплюнул. Язвительно произнес:
— Хороши же у вас порядочки!
— Да уж какие есть!
— А где это, интересно, нам денег взять на новую одежку?
— Эго уж наша забота!
В магазине «Мосодежда» примеряли костюмы. С Бурлаковым пришлось много повозиться. На его богатырскую фигуру не налезал ни один костюм. Он надел казавшийся просторным пиджак. Согнул в локте руку. И мощный бицепс прорвал рукав от плеча до локтя. Согнул другую руку — затрещал и лопнул другой рукав. Гена со вздохом заплатил.
Наконец, Бурлакову подошел черный суконный двубортный костюм. Воротник белой рубашки он выпустил поверх пиджачного воротника. Получилось неплохо.
Седых облачился в синий полосатый костюм. Ему сильно досаждали ботинки — он их надел впервые в жизни. Еремей Павлович ворчал, крутился перед зеркалом. Вместо рубашки он надел черный бумажный свитер.