Помолчали. Бурлаков сказал Еремею:
— Ты уж больно чувствительный, Ерема. Когда Ильич скрывался с документами на имя Иванова, бритый и в гриме, так он, наверное, рассуждал иначе. Ничего стыдного в этом он не видел. А ты, ровно барышня, с гонором — «ах, ах, как я буду стоять перед фашистами!».
— У тебя тут в Европе какие-то буржуйские замашки появились! — сказал Седых. — Не знаю, как дальше пойдет, но чековую книжку я буду при себе держать на всякий случай. Понял?
— Валяй. Тем более что из меня казначей никудышный… Ну так что мы решаем?
— А чего решать, ежели тут за глотку берут? Пусть готовят липу. Только если меня там схватят, я выброшу эту филькину грамоту к чертям собачьим! Понял?
Жорж сказал:
— Если вы согласны, то не будем терять времени. Вы оба пойдете сейчас со мной — вам надо сменить костюмы.
— Опять двадцать пять! А чем мой плох? — мрачно спросил Седых. — Новенький, только из магазина «Москвошвей». Московский.
Гобар мягко проговорил:
— В том-то и дело, что московский. И это наводит на размышления… Мало того, вам нужны и другие чемоданы, и даже другие носовые платки…
В сопровождении Жоржа парни вышли из сверкающего витринами магазина «Этуаль». Оба были облачены в элегантные костюмы, шляпы, туфли. Но если Бурлаков чувствовал себя в новом одеянии совершенно свободно и естественно, словно не замечая его, то Еремея Павловича оно как-то стесняло и корежило. Он шел несвойственной ему одеревенелой походкой, то и дело почесываясь и зло сплевывая набок. Очень смущала его шляпа.
Когда их стригли в парикмахерской на европейский манер, то Седых сильно мешал мастеру. Он пытался давать какие-то указания парикмахеру, дергался и выражал недовольство. В результате постригли его скверно. Посмотрев на Бурлакова, на его безукоризненный пробор, гладко прилизанные волосы, Седых сплюнул и сказал:
— Буржуй недорезанный!
И вот они снова в помещении женевской секции МОПРа. На этот раз здесь было лишь двое швейцарцев — Шарль Гобар и Жорж. Шарль их встретил улыбкой, усадил, достал документы и сказал:
— Итак, друзья, вот ваши бумаги. Ты теперь не Томас, а Альберт Зайдель, швейцарец, врач из персонала Красного Креста. Закончил Лозаннский университет. Вот вам бумага на бланке Красного Креста. Это ходатайство на имя министра о посещении крепости. Пошлите его в конверте отеля «Карлтон», где будете жить.
— Понятно, — сказал Бурлаков.
— Ну а ты, Эремей, теперь — журналист, корреспондент еженедельника «Курьер». И зовут тебя — Поль Эккерт. Вот ходатайство министру.
— Ясное дело.
— Мы дарим вам обоим по кожаному бумажнику. Возьмите.
— Спасибо.
— Кроме того, доктор получает этот медицинский саквояж и халат. А ты, Эккерт, возьми зонт и вечные перья.
— Благодарствуем, — сказал Эккерт.
Теперь слушайте внимательно, друзья. Вот телефоны товарищей из итальянского МОПРа. Эти люди в подполье. Будьте предельно осторожны, чтоб не провалить ни их, ни себя!
И, наконец, запомните: в лучшем случае имеется всего лишь один шанс из тысячи, что вам повезет. Понимаете? Один — из тысячи!
— Один шанс из тысячи, — повторил Бурлаков. Шарль и Жорж встали и дружески обняли советских друзей.
— Мы сделали все, что могли. Желаем вам удачи! Экспресс Женева — Рим мчался в ночной мгле через горы и долины альпийской гряды. Мелькали тоннели, мосты над пропастями, маленькие, будто игрушечные, станции.
И вот уже Италия.
В вестибюле фешенебельного римского отеля «Карлтон» Бурлаков и Седых подошли к портье. Фома Игнатович назвал себя, и портье подобострастно воскликнул:
— О, один момент, синьор профессоре! Ваш апартамент готов!
— «Профессоре»! — раздраженно передразнил его Еремей Павлович, — Такой же профессоре, как ты кузнец, подкулачник чертов!
Почему угодливый служащий отеля показался Еремею похожим на подкулачника, было непонятно. Этот лощеный господин с элегантными усиками даже отдаленно не напоминал подкулачника Кузьму Коноплева, которому Еремей в свое время выбил зубы за пресмыкательство перед сельским богатеем Подьячих.
Тем временем юноша в униформе взял саквояж Бурлакова и потянул чемодан из рук Еремея. Но тот отпихнул служителя, и между ними завязалась какая-то странная потасовка.
Доктор Зайдель прошипел сквозь зубы:
— Отдай ему чемодан, дубина! Слышишь?! На тебя уже обращают внимание! Дура!
Но Поль Эккерт с остервенением выдохнул: