В темном небе над головой высились чозении. Покачиваясь, они закрывали то одну звезду, то другую.
Слышался звон ручья, прыгающего по камням.
Юрий сидел у костра рядом с товарищами по бригаде, смотрел на языки огня, слушал неторопливый говор таежников, и на душе становилось тепло.
На следующий день достигли зимовья, которое издавна служило базой для кородеров. Сюда они будут доставлять заготовленную кору амурского бархата.
Длинное бревенчатое строение, обнесенное бревенчатым же забором, стояло на берегу ручья, среди густых зарослей черемухи, чозении, папоротника. Здесь путники помылись, поели, хорошо отдохнули перед трудовым днем.
Каштан был одет так же, как и остальные члены бригады. Контора выдала спецодежду — противокомариные куртки, рубашки, рукавицы и панамы, а также высокие непромокаемые сапоги. Не будь этой одежды, сшитой из особой ткани, отпугивающей комаров и мошкару, таежникам пришлось бы туго. Над людьми, особенно по вечерам, назойливо вились остервенелые, жаждущие крови комариные армады.
Под руководством Кондрата Игнатьевича Каштан осваивал новую профессию — учился с помощью деревянной лопатки аккуратно раздевать бархатное дерево. Снятая со ствола кора действительно напоминала светло-серый бархат, была такой же мягкой и чуть шероховатой. Бархатные деревья выглядели на редкость элегантно. Изящный ствол венчала пышная крона изумрудных листьев с желтыми цветами.
Поначалу Каштану казалось надругательством обдирать стволы этих красавиц, оголять и уродовать их. Однако Кондрат Игнатьевич успокоил его. Он объяснил, что бархатное дерево за пять лет снова наращивает кору и становится даже лучше, чем прежде. Когда же Каштан поинтересовался, кому и зачем нужна эта кора, Кондрат Игнатьевич заметил:
— А это ты у Кешки должен спросить. Он все знает.
И Кешка, словно цитируя учебник, отчеканил:
— Кора бархата не проводит электричества, не пропускает холода, воды и звука. Благодаря этим своим уникальным качествам используется в особых видах промышленности.
В бригаде, кроме Каштана, Кондрата Игнатьевича и Кеши, трудились еще семеро рабочих. Пятеро мужиков из таежного села Удина носили одинаковые фамилии — Овчинниковы. Это были молчаливые работяги, опытные кородеры. Без лишних слов и суеты они делали свое дело. Работали ритмично, спокойно, добросовестно. Овчинниковы были опрятны, вежливы, нетребовательны. Они не курили, не жадничали во время еды, не сквернословили. У Каштана эта пятерка вызывала. огромное уважение.
А вот к двум другим членам бригады — Жерехову и Коруне — Каштан испытывал неприязнь. Кондрат Игнатьевич тоже досадовал, что к ним в бригаду затесались эти, как он выразился, штукари. Оба дружка пришли из поселка Чага. И в кородеры определились лишь для того, чтобы порыскать по тайге в поисках женьшеня. И Коруна и Жерехов отлынивали от работы и целыми днями шныряли по южному склону сопки, вдоль ручья и распадка, высматривая среди трав и кустарников яркую головку редкого растения. При этом они мародерствовали: находили и выкапывали чужие корни, над которыми поставлена была метка с условным знаком. Опытные корневщики оставляли растения дозревать, с тем чтобы вырыть через несколько лет полноценный, налитый целебными соками панцуй. По законам тайги такой корень никто не имел права выкапывать.
Кондрат Игнатьевич пришел в ярость, узнав о мошенничестве двух прощелыг. Он помнил еще те времена, когда закон тайги был беспощаден к нарушителям. Профессиональные поисковики устраивали над ними самосуд.
В старину бытовало среди искателей корня поверье: чужое возьмешь — своего не найдешь. Семечко не посеешь — духа гор и лесов обидишь.
Прошли времена духов, но моральные законы были незыблемы.
Однако гнев Кондрата Игнатьевича не производил на прохиндеев впечатления. Коруна, ухмыляясь, сказал:
— Ладно тебе, старшак, разоряться! Кто разберется нынче — чьи это панцуй! Этих корневщиков, может, и в живых давно нету. Чего корню гнить понапрасну?
— Да вы же, пакостники, маляток навыдирали! Чтоб мам пусто было! Им еще расти да расти!
Долго не мог успокоиться Кондрат Игнатьевич. Белино было его презрение к паршивцам, не имеющим ни стыда, ни совести. Он угрюмо молчал весь вечер, а утром, шагая на делянку, пробормотал:
— Была б моя воля, я б этим прохиндеям порку бы учинил, принародно. Жалко, нету у нас такого закона.
Юрий спросил, действительно ли женьшень обладает чудодейственными свойствами, какие ему приписывают.
— Я тебе так скажу. Превратить старика в юнца женьшеню, конечно, не под силу. Но дать кряж немощному, добавить здоровому жизни да крепости, эго он может, если только корень правильно приготовить. Та микстура, которую у вас в городе продают за жень-шень, — это мура, а не корень… Вот взять тебя. Думаешь, бегал бы так прытко по тайге, если б не пил месяца полтора моей настойки? Это панцуй крылышки тебе нарастил. Так что, коли попадется случайно корешок, я для тебя приготовлю его как надо. Никакой академик так не сработает.
Пока бригада трудилась на бархатном промысле, Кондрат Игнатьевич продолжал посвящать Каштана во многие премудрости таежной жизни, учил распознавать растения, повадки животных и птиц.
Многое узнал Юрий о тайге. И все-таки для спутников было полной неожиданностью, что именно он, новичок, нашел женьшень, мимо которого остальные прошли.
Правда, особой заслуги Каштана в том не было. Просто он оказался самым высоким в бригаде. Остальные были ниже его ростом и просто не смогли углядеть цветок женьшеня, скрытый от них поваленной лесиной.
Произошло это так. Бригада покидала делянку, чтобы вернуться на зимовье. Усталые люди брели гуськом, поднимаясь по пологому косогору. Каштан шел последним. Он отстал, чтобы осмотреть медвежью берлогу в дупле сломанного бурей дерева.
Юрий стал догонять своих товарищей. Они уже прошли мимо гигантской липы, рухнувшей когда-то во время лесного пожара. Каштан скользнул взглядом по стволу лежащего великана. И замер: с той стороны дерева на него в упор смотрел огненно-красный глаз размером с автомобильную фару. Что это? Пион? Да нет, уж больно велик. Он перелез через ствол на ту сторону и, спрыгнув на траву, оглянулся: крохотная чистенькая полянка. А посреди полянки горделиво красовалось невиданное растение, широко раскинувшее зонтообразные ветви. В этом создании природы были и таинственность, и величие, и мощь.
Неужто женьшень?
Голос Юрия, когда он позвал Кондрата Игнатьевича, дрожал от волнения. Обеспокоенный таежник и его племянник заспешили на зов Каштана. Оказавшись на полянке, оцепенели. Наконец Кондрат Игнатьевич восхищенно проговорил:
— Вот это да-а… Гляди-ко, парень, как тебе на красавиц везет! Крепко заботится твой бог или лесной дух.
Таежник сбросил с плеч свою ношу. Вынул из котомки олений рог, опустился на колени и молча принялся копать вокруг растения. Трудился он долго и за все время не проронил ни слова. По лбу его катились капли пота. Наконец корень обнажился. Осторожными, почти ласковыми движениями пальцев Кондрат Игнатьевич очистил его от земли и извлек наружу.
— Держи свою дамочку! — сказал он, подавая корень.
— Почему дамочку? — спросил Каштан, осторожно принимая женьшень из рук таежника.
— А потому что это — тантаза. Женский корень. Ты глянь на нес.
Каштана удивил теплый желтый тон корня. Благородный цвет слоновой кости.
Он бережно держал в руках изящную фигурку танцующей женщины. Ее обнаженное тело изогнулось в дразнящем движении. Соблазнительные линии бедер и ног, казалось, были выточены искусным художником.
За спиной у Юрия послышался всхлипывающий хохот Коруны. Обнажая в смехе десны, он сказал:
— Надо же! Голая баба!
Его дружок Жерехов обратился к Каштану:
— Слышь, мужик, уступи нам корешок. А? Тебе-то он на кой ляд? Дадим хорошую цену. Поладим?
Кондрат Игнатьевич прикрикнул на него: