— Вижу.
— По ней и дуйте до самой Чаги. Может, и попутка подбросит. Доброго вам пути!
— Спасибо тебе, Кеша. Мы еще увидимся.
Они расстались. Каштан направился к дороге.
Тигр внимательно следил за одиноким путником, шагающим по тропе. Зверь двигался за человеком мягко, бесшумно. И чем дальше преследовал, тем сильней нарастала в нем злоба. Тигр был здесь хозяином, и все таежное зверье с этим считалось. Да и люди всегда это понимали. Но вот они нанесли ему обиду. Отняли добычу, да еще и отогнали! И зверь возжаждал мщения.
Пока Каштан отдыхал, сидя на бревне у колючих зарослей чертова куста, тигр обошел его стороной и вновь за распадком вышел на дорогу, проложенную людьми. Увидев здесь раскидистое дерево, он запрыгнул на большой сук, пригнулся и стал ждать.
Юрий пересек распадок, поднялся по склону и зашагал по утоптанной дороге на восток. Он миновал ясень, на котором притаился хищник.
Тигр подождал, пока путник удалился шагов на двадцать, и прыгнул на него сзади. Человек ничком рухнул на землю, а тигр с остервенением рванул когтями его спину… Но в тот же миг настороженно вскинул голову и повел ушами: издали донесся звук, который вызывал у зверя отвращение.
По узкой лесной дороге ехали на мотоцикле двое — зоотехник Свиридов и оленевод Демин. Дорога нырнула в распадок, мотоцикл скатился вниз, затем, завывая, поднялся по склону, проехал мимо старого ясеня, близ которого лежал на земле окровавленный человек.
Свиридов резко остановил машину и соскочил с седла. Вылез из коляски и Демин. Они подошли к лежавшему. Одежда с него была содрана. На спине — рваные кровоточащие раны.
Свиридов и Демин переглянулись.
— Хозяина работа. Только что здесь был, — сказал Демин.
— Мы спугнули, — кивнул Свиридов, — Вот чертова кошка!
Он опустился на колени и прижал пальцы к артерии на шее Каштана.
— Вроде живой. Принеси-ка аптечку.
Демин сбегал к мотоциклу и принес сумку. Свиридов сноровисто обработал раны. Потом они осторожно подняли Каштана и перебинтовали.
— У него шок, — заметил Свиридов, — и большая потеря крови. Уж и не знаю, довезем ли.
Когда укладывали раненого в коляску, он на несколько секунд пришел в себя.
— Ну что, двинем на Чагу? В больницу? — спросил Свиридов.
Очнувшийся Каштан неожиданно пробормотал:
— Не надо в больницу… Очень прошу… очень.
И снова впал в беспамятство.
— Ишь ты! — удивленно сказал Демин. — Ожил.
— Ладно, поехали к нам.
Свиридов сел за руль, а Демин устроился на заднем сиденье. Поехали медленно, осторожно.
— Не пойму я, — произнес Демин, наклоняясь к уху Свиридова, — что за чудной прохожий. Одежда — таежная. Лубок для женьшеня и котомка — тоже. Но по обличью — посторонний, городской. Почему в одиночку по тайге бродит, непонятно.
— Чего гадать-то понапрасну, — отозвался Свиридов. — Наше дело — помочь человеку. Оклемается, расскажет — кто, что да почему.
— Будем врачевать по-нашенски?
— Само собой. Не погибать же парню.
«Врачевать по-нашенски» означало — применять для лечения оленьи панты. Свиридов был руководителем таежного оленника, подчиненного читинскому зверосовхозу «Светлый яр». На территории его хозяйства паслось три тысячи благородных пятнистых оленей. В этот оленник и привезли пострадавшего.
Здесь на отшибе стояло длинное бревенчатое строение, в котором размещалась паптоварня. Был в доме и жилой закуток, предназначенный для главного пантовара Чанышева, богатырского сложения детины.
Подобранного в тайге человека внесли в эту комнатушку, уложили на топчан. Чанышев принялся медленно и осторожно разматывать окровавленные бинты.
10. А И Б СИДЕЛИ НА ТРУБЕ.
Голый каменистый остров. И нет на нем ни единой человеческой души. Только тысячи птиц взмывают в воздух и, шурша крыльями, в тревоге уносятся куда-то вдаль. Что-то их напугало.
…Остров стал исчезать, растворяться в оранжевой дымке. Зыбкая пелена становилась прозрачней. И вот уже сквозь нее стал виден низкий бревенчатый потолок. Почудилось, будто донесся издали тоненький детский голосок, который нараспев декламировал;
А потом Каштан услышал стоны и тут же понял, что стонет он сам. Потом увидел склонившегося над ним краснолицего богатыря, который освобождал его от бинтов.
Посмотрев на истерзанную тигриными когтями спину Каштана, Чанышев присвистнул:
— Хороши узорчики, прямо скажем.
— Залатаешь? — спросил Свиридов.
— Сделаем, о чем разговор. Скажи Намунке, пусть принесет парочку пантов, как только срежете.
Заметив, что Каштан очнулся, пантовар сказал ему:
— Ты не сомневайся, парень, шкуру твою содранную обратно приживим. Через неделю будешь ты у меня как огурчик. А через две — как помидор. Не будь я Серега Чанышев.
Рассыпавшиеся цепью люди гнали из кустов олений табунок. Олени уходили от них перебежками. Они на несколько секунд замирали, всматривались в загонщиков, затем трепетно вздрагивали и уносились стремительно и беззвучно.
Оленям казалось, будто они уже недосягаемы. И не дано было им, простодушным, понять, что мчатся они уже по хитроумной трассе, огороженной металлическими сетками. Лабиринт из сетчатых заборов сужал и направлял их путь. И наконец, они оказались в небольшом огороженном дворе. Опомниться не успели, как захлопнулись позади ворота и звякнула тяжелая щеколда. И дорога на волю осталась одна — через узкий коридорчик панторезки.
Олень бросался в эту манящую светом и свободой щель. Но, оказавшись в узком пенале панторезки, слишком поздно понимал, что попал в беспощадную ловушку. В нем клокотало, пульсировало бешеное напряжение. В выпуклых глазах светилось безумное отчаянье.
Свиридов двумя взмахами пилы отсекал оба рога. Кровь ударяла из-под пилы. И олень кричал взахлеб, пронзительно, тоскливо.
Его отпускали, и он взлетал в воздух в диком яростном прыжке. И затем уносился прочь, запрокинув обесчещенную безрогую голову.
Когда пропустили табун, Свиридов протянул Намунке, раскосому смуглому орочу-оленеводу, два отпиленных рога:
— Отнеси Сереге. Для раненого.
Панты были теплыми, мягкими, покрытыми нежным персиковым пухом. Казалось, в них еще пульсирует гулевая кровь, живая плоть оленя. Она сочилась из корешка, и Намунка, пока нес рога на пантоварню, с удовольствием слизывал эту проступающую, словно роса, ярко-алую кровь. По вкусу она напоминала сладкие сливки.
Намунка понимал, что молодой олений рог — это сосуд с лекарством истинно волшебной силы. И он знал также о неписаном законе тайги: человека, попавшего в беду, спасают всеми средствами, какими располагает тайга.
Чанышев крепко владел своей профессией. Могучие целебные свойства пантов его давно не удивляли. Но он гордился не только высоким мастерством пантоварения, но и способностью практически применять искусство пантоврачевания.
Каштан в его руках прошел две стадии лечения. Поначалу сукровицей, из свежесрезанных рогов. А позже пошло в ход купание в чане с «бульоном», в котором до этого варилась очередная партия пантов.
Как и предсказывал Сергей, через две недели страшные раны затянулись, и только едва заметные рубцы на спине Юрия напоминали о тигриных когтях. Сбылось и другое предсказание Чанышева: Каштан заметно округлился, налился пружинистой силой. Лицо его приобрело здоровый розовый цвет.
Серега довольно похохатывал, поглядывая на румяного бодрого пациента, словно на удачно сваренный пант. И он сказал Каштану те же слова, что и Кондрат Игнатьевич:
— Выручил тебя, Юрча, твой ангел-хранитель. Везучий ты парень.