Юрий хмыкнул, Оюна спросила:
— У вас жена есть?
— Конечно. Даже несколько.
— Значит, в скором времени надо ожидать нашествия ваших жен в Чиндалей, — вздохнула она.
Когда сеанс кончился, Каштан, натягивая свитер, сказал:
— Оюна, у меня к вам просьба.
— Уже догадалась, что за просьба: провести сеансы тибетского массажа вашим женам.
— Дались вам мои жены! Похоже, что вас ужасно волнует эта тема. А?
— Вот уж ни капельки! Просто я хорошо знаю столичных дамочек. Их хлебом не корми, только сделай тибетский массаж… Ладно, выкладывайте вашу просьбу.
— Сможете уделять мне по часику в день? В течение недели.
— Уделять вам по часику? Зачем это?
— Хотел бы рисовать вас.
— Вам же дедушка не позировал, а портреты вы сделали. Вот и меня рисуйте заочно.
— Я пробовал. Ничего не получается. Можете убедиться.
Он подал ей несколько листов с набросками. Она быстро просмотрела их и вернула.
— У меня к вам ответная просьба, Каштан-ахай. Выполните ее, соглашусь позировать.
— Слушаю вас, Оюна.
— Убедительно прошу не называть меня на вы. Мне неудобно. Да и в бурятском селении не принято, чтобы старший по возрасту, солидный, женатый мужчина обращался к девчонке на «вы».
— Главное, что — женатый…
— Я говорю совершенно серьезно. Меня дедушка даже отругал за то, что я позволяю вам называть себя на «вы». Хотите, чтоб он меня еще и выпорол?
— Боже упаси! Моя задача — уберечь вас от наказания!.. Все! Отныне называю тебя на «ты»… А теперь изложи свою просьбу.
Она улыбнулась:
— Так это и есть моя просьба, Каштан-ахай. Вопрос улажен.
— Значит, будешь позировать?
— А куда денешься? Посмотрела ваши наброски. На них я — мымра мымрой. Раскосая. И скулы как у каменной бабы в степи. Уж вы разгулялись вовсю, когда дело дошло до азиатских глаз и скул. Это, доложу я вам, типичное проявление великодержавного шовинизма — так карикатурно изображать бедную бурятскую девушку.
Каштан, откинув голову, расхохотался.
Оюна кротко заметила:
— А вот если будете так дергаться, то позвонки снова разойдутся. И я не ручаюсь, что мы сможем снова поставить их на место.
В палату вошла старшая сестра. Она строго глянула на Оюну и что-то сказала ей по-бурятски. Девушка кивнула.
— Ну что ж, — произнесла она, — благодарю за внимание. До завтра! Меня ждут.
— Если не секрет, кто же?
— Какие могут быть секреты в Чиндалее! За мной пришел один из моих самых стойких ухажеров — Баир Мункусв. На редкость серьезный человек. Он учитель истории. И постоянно рассказывает мне о разных исторических событиях. Например, о гуситских войнах… А вот был у меня в Улан-Удэ кавалер — лейтенант Уманен. Так он любил разъяснять мне положения Устава строевой службы. Он говорил про Устав с упоением… А еще есть поклонник из нашего совхоза. Зоотехник Вазароп. Так он вообще ничего не говорит. Молчит и молчит. Даже, знаете, интересно.
Каштан улыбнулся:
— Стало быть, сегодня — исторический вечер?
— Ага. Баир наверняка расскажет о Петровских реформах или про египетских фараонов. Фараоны — его конек.
— Ну что ж, счастливо тебе, девочка. До завтра!
Она как-то странно посмотрела на него и вышла.
На следующий день Оюна сказала:
— Знаете, Юрий Петрович, мне понравилось, как вы меня вчера назвали. Я была очень тронута.
Каштан недоуменно спросил:
— А как я тебя, девочка, назвал?
— Вот так и назвали.
— У меня как-то само собой получается.
— Вот это и приятно.
Оюна достала из сумки широкий термос и поставила на тумбочку.
— После гимнастики и массажа вам надо поесть горячие позы. А уж потом будете рисовать меня. У нас принято, чтобы мастер перед работой вкусно поел.
— Что это ты придумала, Оюна? Совершенно ни к чему. Мне здесь вполне хватает еды.
— Разве ж это еда для мужчины? Дедушка Чимид сказал: «Внучка, делай для художника настоящую еду. Делай баранину, позы, чтобы он стал батором…» А то, что велит дедушка, обсуждению не подлежит. В нашем улусе он самый мудрый. И вам придется есть то, что я буду готовить и приносить вам.
— И я стану батором?
— Если будете слушаться дедушку и меня.
— Чего не сделаешь ради того, чтобы стать батором, — вздохнул Каштан.
Позы оказались пельменями громадных размеров. Их надо было надкусывать, выпивать горячий мясной сок, а уж потом съедать необыкновенно вкусное содержимое. Но больше трех штук Юрий одолеть не смог.
Когда Каштан начал рисовать Оюну, она сказала:
— Если вы потребуете, чтобы я сидела истуканом, не моргала и не дышала, то сразу вам заявляю — не смогу.
— Можешь не только моргать, но и курить трубку, показывать мне язык, демонстрировать фокусы, декламировать стихи, петь. Кстати, у тебя должен быть прекрасный голос.
— Пение в больнице расценят как хулиганство. И будут правы… Кто же тогда будет готовить дедуле баранину с лапшой?
— Ну, извини, Оюна. Я просто забыл о последствиях.
— О баранине?
— С лапшой, — кивнул Юрий.
Быстрыми движениями он делал наброски. Глаза. Очень важно было уловить необычность глаз. Особенность озорного взгляда.
Пока он рисовал, Оюна негромко читала стихи:
— Оюна, — сказал Каштан, — как только растает снег и степь зазеленеет, сходим туда, и ты покажешь мне траву ая-ганга?
После долгой паузы Оюна сухо сказала:
— Каштан-ахай! Медсестре Сахьяновой поручено провести с вами в больнице курс лечебных процедур. Прогулка в степь вдвоем не входит в этот курс. Возможно, потому, что местные жители восприняли бы такую прогулку не совсем как лечебную процедуру.
— Прости, девочка, я не подумал. Пожалуйста, прости.
Юрий по-прежнему работал в быстром темпе. Сделал три листа. Принялся за четвертый. Вместо угля взял карандаш. Вновь стал набрасывать линии. Он остался доволен двумя эскизами. На одном Оюна получилась задумчивой, а на другом удалось схватить динамичный поворот головы и озорной искрящийся взгляд.
— Как сказал бы мой папа, — заметила Оюна, — помесь рыси, козы и ласточки в одной оболочке.
— Очень верно сказано! Очень. А кстати, кто они, твои родители?
— Живут в Улан-Удэ. Папа — певец, солист оперного театра. А мама — главврач больницы.
— Почему же…
— Почему я не осталась в городе? Почему сбежала из ленинградского балетного училища? Почему не прислушалась к заклинаниям матери и приехала сюда, в улус? Задайте такой вопрос другим. И любой вам объяснит.
— И что же они скажут?
— Каждый растолкует вам: Оюна — шалая, сумасбродная, ненормальная… Да вы и сами убедились, что я — с придурью. Правда ведь?
Он рассмеялся:
— Хочешь, чтобы я разубедил тебя в этом?
— Хочу.
— Ну так вот. Скажу со всей откровенностью и прямотой: ты, Оюна, — прелесть.
Она нахмурилась и покачала укоризненно головой.