До недавнего времени Каштан не сомневался, что правильно распорядился второй жизнью, дарованной ему судьбой.
Он со страстью занимался любимым делом. Его работа здесь, в Аршане, несмотря на трудности, на яростную борьбу с рутиной, на сопротивление маловеров, невежд, несмотря на коварство и злую необузданность сейсмических сил и вечной мерзлоты, в конечном счете — вереница удач и побед.
Казалось бы, работа поглощала все время и думы, не оставляя места для посторонних мыслей и чувств.
Почему же тогда гложет сомненье, отчего на сердце печаль?
Отчего завладело им пронзительное чувство одиночества?
Юрий включил настольную лампу. Вынул из берестяной коробки несколько листков — четыре письма и одну телеграмму.
С улыбкой перечитывая их, он явственно слышал живые голоса друзей.
«Дорогой Юра! С большой радостью и, даже могу сказать, с гордостью узнал из газет, что ты не только жив и здоров, но и активно трудишься по своей профессии. Мало того, выдвинут на Гос. премию РСФСР за создание архитектурного ансамбля в поселке Чиндалей Бурятской АССР. Вот так, дядя Юра! Ну недаром, значит, мы тебя тогда заприметили. Ты — настоящий мужик, Юра, и я тебя глубоко уважаю. Честно.
Из наших ребят на рыболовных судах осталось работать четверо. Мы с Валерой и оба Саши. Остальные вернулись домой. Шлю тебе привет и от имени четверки горячие поздравления.
Жму руку. Поляков Слава».
«Здравствуй, Юра,
из передач телевидения мы узнали о твоей работе в Бурятии. Все работники оленника поздравляют тебя с этим, и независимо от того, станешь ли ты лауреатом, приглашают на июнь сюда к нам на отдых и на пробу свежего панта.
Известный тебе Анфиноген, узнав о твоих успехах, крепко задумался, а затем изрек следующее:
— У каждого — свой антик, елочки зеленые. Один пантовую силу на баб обращает, другой, вишь, на художества да изобретательства. Коли у Юрчи такой интерес, пущай фантазирует. Ему, однако, надо бы сюды приезжать на подзаправку.
Поскольку, как ты знаешь, Анфиноген слывет у нас умником, к нему надо прислушаться, приезжать к нам подзаряжаться, после чего ты сможешь создавать еще более грандиозные проекты.
Моя жена и дети шлют тебе поклоны и тоже приглашают.
А. Свиридов».
«Привет тебе, Петрович!
Тут в Светлане только и разговоров, что про тебя. Как только по телевизору показали новый поселок, построенный по твоим мыслям, а также и твою фотографическую карточку, то поднялась кутерьма. Все галдят: это, мол, тот самый дохляк, который у нас лечился. Я так думаю, это тебя, парень, тайга подняла. Хоть ты и мало в ней пробыл. Так что приезжай-ка и отпуск, и пошагаем туда, где тебя тигр задрал. Его шкуру получишь в подарок. Разделались мы с ним только к осени.
С приветом к тебе, Лагутин Кондрат Игнатьевич».
«Здравствуй, Юра,
недаром говорят: человек предполагает, а бог располагает. Не случайно, стало быть, нас тогда занесло в Чиндалей. В результате мы получили переломы и вывихи, а ты вышел в люди. Но можешь не сомневаться: мы искренне рады такому повороту событий. И даже хлебнули за твой успех и удачу — распили бутылочку безалкогольного напитка «Саяны». И от всей души желаем тебе получить лауреатскую медаль. Чтоб у нас был повод еще распить бутылочку.
Твои сотоварищи по аэрогеологии, а также по аварии.
Пушкарь, Климов».
«ДОРОГОЙ ПАПУЛЯ, ОЧЕНЬ-ОЧЕНЬ РАДА ЗА ТЕБЯ. ЦЕЛУЮ. МАРИНКА»
Каштан бережно уложил письма обратно в коробку. Эти теплые весточки не только принесли радость, но и вновь убедили, что он не одинок в этом огромном мире. И стало окончательно ясно: от угнетающего чувства одиночества способен избавить его один-единственный человек на земле — Оюна.
Но как сказать ей об этом?
Юрий толчком распахнул дверь и вышел из дома.
Никто пока еще, кроме Каштана, не рискнул поселиться здесь, на самой вершине сопки, господствующей над Аршанской долиной.
Жилище Юрия стояло у крутого склона, и он любил в редкие минуты отдыха смотреть отсюда на леса, на таежную реку, на горные кряжи, чередой уходящие к востоку.
…Круглая оранжевая луна излучала мощное свечение. Далеко внизу медью отсвечивала река, поблескивали рельсы и крыши, сверкали гроздья изоляторов на трансформаторе и стекла оранжереи.
Тишиной, словно льдом, сковало долину.
Поселок спал.
Юрию показалось, будто отсюда видна вся планета.
И тогда он произнес несколько слов, обращенных к Оюне.
Зов его прозвучал негромко, но Каштан поверил вдруг, что та, кому предназначены его слова, услышит их в далеком краю.
— Оюна, родная! — позвал Юрий, — Мне тяжко одному. И нет без тебя счастья!
И в далеком краю, где в это время уже занимался рассвет, проснулась Оюна.
«Каштан-ахай, сердце мое, где ты сейчас, мой самый главный человек?
Знаю, что нет никакого шанса, чтобы эта записка нашла тебя. Но я все-таки шлю ее, шлю в неизвестность.
Один наш работник из посольства летит сегодня на Родину, и он обещал опустить мое письмо в почтовый ящик в Москве. А какой адрес я напишу на конверте? Наверно, Чиндалей, хотя чувствую, что ты покинул его, как только родители увезли меня.
Не знаю, как сложатся наши судьбы. Знаю лишь то, что жизнь подарила мне счастье — встречу с тобой. И я всегда буду ей за это благодарна.
Мне худо здесь, Юра. Влажный тропический климат угнетает, действует на нервы. Мучают головные боли и бессонница. Работа каторжная.
Но главная беда — то, что между нами тысячи километров. И единственная моя радость здесь — это воспоминания о тебе. И еще один сон, который я однажды увидела. Мы стоим с тобой на берегу какой-то реки. А вместе с нами — куча наших с тобой детишек. Штук семь, не меньше. И все раскосые, как я… Представляешь? Проснулась — и смеялась и плакала.
Я люблю тебя.
Оюна».
Неисповедимы маршруты судьбы и души человеческой…
Доплывет ли Юрий Каштан до острова, на котором томится Оюна?
И будет ли счастлив, когда доберется?
Этого не знаю даже я, рассказавший вам эту историю. Она — не окончена.
А завершить повесть мне хочется поэтическими строчками. Мудрый Хафиз писал когда-то:
Я думал повесть о любви — одна и та же.
А вслушался — на сто ладов звучит ее печаль.
ПУТЕШЕСТВИЕ БУДЕТ ОПАСНЫМ
От автора
Рассказ о том, как двум советским парням оказавшимся осенью 1930 года в фашистской Италии, удалось провести тамошнюю жандармерию и содействовать побегу из тюрьмы узников-коммунистов, сейчас кажется небывальщиной. Но в годы первой пятилетки эта история воспринималась как подлинная. Это и неудивительно. Таков был дух времени, времени искреннего и активного проявления революционной солидарности с пролетариями капиталистических стран. Легенда о молодых рабочих Нижегородского автозавода, членах МОПРа, которые, действуя по велению сердца, с огромным для себя риском выручили братьев по классу, не могла не вселять гордость: ведь простые советские парни оказались и сметливей и сноровистей фашистских жандармов.
Впервые мне довелось услышать эту побаску еще в детстве. А несколько лет назад в санатории один ветеран-автозаводец в ответ на мои расспросы припомнил много любопытнейших и забавных подробностей, которыми молва украсила легенду о похождениях и приключениях двух парней в Италии.
Мы говорили с ним о том далеком и славном времени с улыбкой и грустью. Эта интонация стала определяющей и в повести, которая представляет собой вольную и во многом шутливую реконструкцию предания тридцатого года.