И вот уже Италия.
В вестибюле фешенебельного римского отеля «Карлтон» Бурлаков и Седых подошли к портье. Фома Игнатович назвал себя, и портье подобострастно воскликнул:
— О, один момент, синьор профессоре! Ваш апартамент готов!
— «Профессоре»! — раздраженно передразнил его Еремей Павлович, — Такой же профессоре, как ты кузнец, подкулачник чертов!
Почему угодливый служащий отеля показался Еремею похожим на подкулачника, было непонятно. Этот лощеный господин с элегантными усиками даже отдаленно не напоминал подкулачника Кузьму Коноплева, которому Еремей в свое время выбил зубы за пресмыкательство перед сельским богатеем Подьячих.
Тем временем юноша в униформе взял саквояж Бурлакова и потянул чемодан из рук Еремея. Но тот отпихнул служителя, и между ними завязалась какая-то странная потасовка.
Доктор Зайдель прошипел сквозь зубы:
— Отдай ему чемодан, дубина! Слышишь?! На тебя уже обращают внимание! Дура!
Но Поль Эккерт с остервенением выдохнул:
— Я что, барин, что ли? Чего я буду пацана эксплуатировать?! Чемодан-то легкий!
Но доктор с такой силой сжал журналисту запястье, что тот, охнув, мигом выпустил чемодан. Служитель подхватил его и проворно направился к лифту. Бурлаков, желая, по-видимому, утвердиться в своей новой роли, крикнул вслед юноше:
— Ты уж изволь, любезный, порасторопней, поживей!
Фоме, вероятно, казалось, что именно так должен разговаривать с прислугой настоящий заграничный барин, времен же, хмыкнув, ядовито сказал:
— Давай, давай, господин Задсль!
Он не сразу осознал, что весьма удачно исказил новую фамилию друга, но поняв, как ловко звучит это на русский манер, с видимым удовольствием повторил:
— Задель! Хм! Вот уж и впрямь Задель!
И в этом нашел некоторое утешение.
Двойной номер, предоставленный швейцарцам, свидетельствовал скорее о пошлых вкусах хозяев, чем об их богатстве. Апартамент состоял из двух огромных смежных комнат, отделанных с фальшивой и слащавой красивостью. Тем не менее это показное великолепие произвело впечатление на приезжих швейцарцев. Один из них, обозревая свою комнату, даже произнес слова, которые можно было расценить и как одобрение:
— Вот гады!
Стена напротив алькова представляла собою сплошное зеркало. Гигантские кровати из красного дерева были покрыты кружевным покрывалом. Подушки и те под кокетливой кружевной накидкой.
Корреспондент «Курьера» открыл дверь в ванную и обомлел: она была облицована цветной глазурованной плиткой, блестела никелем, медью, зеркалами, фаянсом.
— Пахнет-то как сладко, будто облепиховым вареньем! — пробормотал швейцарец.
Он сплюнул и сказал:
— Вот так и засасывает буржуйский быт! Сядешь на такое сиденье, и силушки нет встать — до того браво! Они, гады, знают людскую слабость…
Доктор между тем обнаружил на резном столике пачку конвертов «Карлтона».
— Перво-наперво — дело! — сказал он.
Бурлаков достал из саквояжа заготовленные для них женевскими друзьями документы — отпечатанные на форменных бланках письма в правительственные органы Италии.
Фоме оставалось лишь вложить эти бумаги в конверты «Карлтона» и переписать адрес с заранее подготовленной шпаргалки.
Доктор Альберт Зайдель, ведомство международного общества Красный Крест, Берн, направлял в личную канцелярию министра внутренних дел синьора Умберто Стабилини ходатайство о разрешении посетить с целью медицинского осмотра лиц, отбывающих в крепости Регина пожизненное заключение за политические преступления.
В бумаге Поля Эккерта тоже содержалась просьба еженедельника «Курьер» допустить ее корреспондента имеете с уполномоченным Красного Креста в крепость Регина. «Курьер» обосновал свою просьбу тем, что в коммунистической прессе публикуется много инсинуаций по поводу состояния здоровья политзаключенных этой тюрьмы.
Доктор Зайдель, нажав кнопку звонка, вызвал коридорного и вручил ему конверты для немедленной отправки министру. Затем доктор поднял трубку телефона и назвал номер, который дали ему швейцарские друзья.
— Алло! Тут мы из Женевы приехали. Шарль привет передавал. Хорошо бы встретиться!
Встреча состоялась на набережной. Два итальянца представились:
— Артуро Ладзари.
— Клавдио Буоцци.
Пожимая руку Клавдио, Еремей сообщил:
— У меня маму тоже Клавдией зовут.
Все четверо сели на скамеечку у самой воды.
Ладзари, худощавый чернобровый мужчина лет сорока, сказал:
— Сократим нашу встречу, товарищи, до минимума!
— Понятно! — откликнулся Бурлаков.
— Дело обстоит так. Ни легальным путем, ни тайным мы пробиться к товарищам не смогли. Поверьте, были брошены все наши силы. Эта четверка — замечательные люди, настоящие революционеры. Но Регина — слишком твердый орешек.
— Но хоть что-нибудь да удалось? — спросил Фома.
— Очень немногое. Но на всякий случай запомните: надзиратель четвертого блока Репосси — наш человек.
— В четвертом блоке и находятся наши, — пояснил Буоцци.
— Ну и еще, — продолжал Ладзари, — есть там старший по смене в этом блоке, Бордига.
— Тоже наш?
— Да нет! Он хищник. Но любит деньги. За них готов на многое. Вот и все. Но мы даже и этих людей никак не можем использовать. Фашисты твердо решили сгноить наших парней. Они это умеют, бандиты!
— Мы с вами больше встречаться не должны, — сказал Буоцци, — Это опасно и для вас. Звоните нам из автоматов с вокзала.
Итальянцы сердечно пожали приезжим руки и ушли.
Седых сказал:
— Не терпится эту тюрягу посмотреть. Может, съездить мне туда, а, Фома? Погляжу вокруг, как и чего. А?
— Я те съезжу! Так съезжу, что маму Клавдю забудешь!
— Ты чего? — опешил Седых.
— А то, что ты со своим бзиком все дело можешь загубить! Не забудь, какая ставка: жизнь четверых людей. И каких людей! Прыть-то свою поубавь!
Еремей Павлович продолжал обескураженно смотреть на приятеля.
— Совсем сдурел тут в Европе! — пробормотал он. — В амбицию ударился! А дома тихоней прикидывался.
В ресторанчике «Паскуале» Бурлаков заказал для себя и для Еремея два непонятных кушанья. Седых пожевал и сморщился:
— Какие-то корешки склизкие! Тьфу, гадость!
Он попробовал другое — что-то тягучее, как резина. Отставил. Сидел голодный и злой.
Фома спокойно съел все, что было в тарелках. Принесли счет — триста лир.
— Что?! — воскликнул Седых. — Да они что, обалдели! За кусочек жеваной травки с тестом такую уйму денег!
— Не скупердяйничай! — сказал ему Фома. — Мы же взяли самое дешевое.
— Ничего себе дешевка! Нет уж, теперь ни шагу в эти рестораны!
— А чем питаться будем?
— Во-первых, у нас там сало осталось. А во-вторых, купим хлеба. Перебьемся, не сдохнем!
Еремей хмуро полез за бумажником.
Ночь опустилась над Римом. С балкона гостиничного номера видны были сверкающие фонтаны на площадям, разноцветные рекламы, потоки блестящих автомобилей на улице, уходящей вдаль.
Утром служитель в форме ведомства внутренних дел вручил швейцарцам под расписку два пакета с печатями. Первым вскрыли пакет, адресованный синьору Полю Эккерту, специальному корреспонденту издания «Курьер», отель «Карлтон», Рим. Королевство Италия.
Бурлаков прочитал Еремею вслух:
— «КАНЦЕЛЯРИЯ ПРИ МИНИСТРЕ ВНУТРЕННИХ ДЕЛ КОРОЛЕВСТВА ИТАЛИЯ. СИНЬОРУ П. ЭККЕРТУ. Согласно циркуляру Генеральной прокуратуры и соответственно Распоряжению Министра доступ в Особый тюремный комплекс Регина (округ Марио) представителям прессы, как государственной, так и частной, ЗАПРЕЩЕН. Просьбы редакций аннулируются. Начальник канцелярии при Министре, комиссар общественного порядка Нитти».
— Та-ак! — медленно сказал Седых. — Вежливые, паскуды, язви их душу!