— Я — швейцарец.
Джакомо пожал плечами, сказал «непохоже» и вышел.
Бурлаков встал. Он уже не хотел беседовать с четвертым. Бессмысленно. Экая дикость: суметь попасть сюда и не извлечь никакой пользы!
Зазвонил телефон. Начальник смены взял трубку.
— Да, синьор комендант! Слушаюсь, синьор комендант.
Он положил трубку и сказал лейтенанту:
— Вас срочно требует полковник.
Лейтенант встал, обеспокоенно спросил:
— Доктор, вы со мной?
— Я еще посмотрю камеры, лейтенант.
— Подождите моего возвращения, доктор.
— Хорошо, лейтенант.
Фашист быстро вышел. В дежурку привели четвертого заключенного. Он был не стар, но во рту его осталось лишь три зуба. Он кивнул и отрекомендовался:
— Антонио Орландо. Тридцать два года. Рабочий, Коммунист.
Фома сказал ему:
— Разденься, Антонио, до пояса. Я осмотрю тебя.
— Синьор профессоре! — сказал начальник смены. — Мне нужно выйти к пульту. Если понадоблюсь — крикните.
Фома, с трудом сдерживая радость, кивнул. Едва тюремщик вышел, как доктор стремительно шагнул вплотную к узнику и прошептал:
— Тебе и остальным привет от Клавдио и Артуро!
Орландо молчал, насторожено глядя на доктора.
— Кто ты такой? — наконец спросил он.
— Я — советский рабочий. МОПР.
— Советский? — недоверчиво спросил Орландо.
— Да. Быстрее спрячь вот это и это! Скорей же! Теперь запомни — коридорный надзиратель Репосси — свой.
— Понятно.
— Он постарается подкупить Бордига.
— Понятно.
— Все ваши семьи обеспечены.
— Спасибо, друг!
— Связь будете держать через этих двоих. Шарики для писем у тебя.
— Да.
— Мы за всех вас еще поборемся, товарищ! Не унывайте! Мы все время помним о вас. И гордимся!
— Тебе не опасно здесь? — обеспокоился Орландо.
— Нет, все в порядке, друг!
Крепкое рукопожатие. У Антонио навернулись слезы. Едва они отошли друг от друга, как в дежурке вновь появился лейтенант, он бодро сказал заключенному:
— Ну катись отсюда, Орландо! Хорошего помаленьку…
Потом повернулся к доктору:
— Синьор профессоре! Комендант полковник Гвиано очень просит вас посетить его.
— Он хочет познакомиться?
— Синьор комендант занемог. А наш тюремный врач в отпуске. Синьор и его жена хотят, чтобы вы осмотрели его.
— Я?! — изумился Фома.
Лейтенант не понял удивления доктора. А Фома как-то позабыл, что он врач, а врач лечит всех — и друзей и врагов.
3. СВЕТИЛО ШВЕЙЦАРСКОЙ МЕДИЦИНЫ
Фома никак не думал, что грозный полковник Гвиано окажется на вид таким жеманным слизняком с писклявым голосишкой. Плюгавый комендант жалобно сказал:
— Синьор профессоре, уповаю на вас!
— А что такое? — спросил Фома.
— Измучили боли в пояснице и в коленях. Две ночи не сплю.
— Так-так, — глубокомысленно проронил доктор Зайдель. — Так что же вы хотите?
За полковника ответила его супруга, которая в этот момент стремительно ворвалась в спальню. Комендантша была гибкой зрелой брюнеткой с бюстом невиданных размеров.
— Моя жена! — пропищал комендант.
— О, синьор профессоре! — затараторила супруга. — Я примчалась из Рима, потому что почувствовала что-то неладное! Сердце меня не обмануло! Его терзает болезнь! Синьор доктор, умоляю, помогите полковнику! Всему миру известны швейцарские врачи! Они буквально творят чудеса! Вы светило швейцарской медицины! Ведь не откажетесь же вы оказать помощь моему мужу! О, синьор профессоре, вы такой гигант, буквально излучаете здоровье, энергию и мужскую мощь! Исцелите же полковника, и вам обеспечена благодарность Италии и моя…
— Кх-м! — произнес доктор Зайдель.
— Что? — в один голос спросили супруги.
— Я говорю, штука-то серьезная…
— О да! Да!
— Где болит-то, говорите?
— Вот здесь и здесь.
— Поясница, значит? — глубокомысленно пробормотал Фома. — Чем же это маманя такую хворь выгоняла, дай бог памяти.
Фоме противно было прикасаться к липкому телу этого сморчка, этой фашистской падали. Он так и не смог одолеть свою брезгливость. Поэтому доктор Зайдель сказал:
— Я и так все вижу, закройтесь.
Доктор погрузился в раздумье. Наконец он промолвил:
— Вот, значит, какое дело… У нас в… Швейцарии свои способы лечения, понятно? Если вам оно покажется чудным, тогда не возьмусь.
— Что вы, что вы! — воскликнули супруги. — Ради бога! Применяйте самые новейшие методы, профессоре! Самые экстравагантные! Напишите нам свои рекомендации…
— В том-то и дело, что такое лечение я должен проводить сам, лично.
— О, мы будем только счастливы, синьор профессоре!
— Но ведь для этого мне надо приезжать из Рима сюда много раз!
— О, не беспокойтесь, доктор, гонорар соответственно возрастет!
— Да я ж об этом! Министр же мне дал только разовый пропуск!
— Ах, вы об этом! — удивленно сказала супруга. — Зачем вам беспокоиться о подобной мелочи. Вам будет обеспечен беспрепятственный въезд сюда. Мы будем посылать за вами свой автомобиль. Где вы остановились?
— В «Карлтоне».
— Прекрасно! Итак, вы дали согласие?
— Ладно, так и быть, подлечу вашего супруга!
Фома с трудом отвел взгляд от упруго вздрагивающего бюста мадам. Он сказал:
— Придется для лечения кое-что тут оборудовать.
— Распоряжайтесь.
— У вас найдется небольшое пустое помещение?
— Камера подойдет?
— Сгодится. Значит, так: я привезу завтра чертеж особой лечебной печи. Заключенные смогут ее сложить под моим руководством?
— Разумеется!
— Тогда договорились. Завтра с утра я приеду!
— Наш автомобиль ровно в десять будет у подъезда «Карлтона», синьор профессоре!
— Ладно. До завтра.
Личный автомобиль коменданта мчал по автостраде в Рим синьора Альберта Зайделя, доктора медицины из Берна.
У «Карлтона» машина лихо затормозила. Согнувшись почти пополам, здоровяк-швейцарец вылез из лимузина. Он с трудом привыкал к автомобилям.
В номере к нему бросился Седых:
— Наконец-то! Я измаялся тут, пока ждал! Ну?! Обошлось?! Видел?!!!
Фома с омерзением сбросил лаковые туфли, протопал к дивану в носках и грузно повалился на него.
— Я тебя спрашиваю! — крикнул Еремей.
— Погоди! Дай очухаться. Мочи нет. Думал, сдохну от натуги…
— Язви тебя в душу! Чего томишь?
— Походил бы денек в докторской шкуре, тогда узнал бы, почем фунт лиха!
— Пень ты дубовый!
— Слушай, Еремчик! Как ты думаешь, у них тут крапива растет? Или только в России?
В одной из свободных камер первого блока заключенные под руководством доктора Зайделя заканчивали кладку печи русской парной бани. Дымоход вывели прямо в окно. Положили на колосники камни, затопили. Вкатили бочку, наполнили ее водой.
Суетились тюремщики, деловито трудились заключенные, сновали офицеры.
Доктор Зайдель лично приготовил банный веник о колючками. Он распорядился:
— Топить до самого вечера так, чтобы стало горячо дышать! Понятно? Камни чтоб были красными!
— Будет сделано, синьор профессоре!
— А я поеду в Рим — надо приготовить особую микстуру.
Ерсмей Павлович подал Бурлакову стеклянную банку с крышкой:
— Вот тебе крапивный отвар. Я и сам хлебнул для бодрости. Добрая вещь.
— А где крапиву достал?
Седых махнул рукой:
— Не спрашивай! И смех и грех… Слушай, Фома, а этот твой вонючка комендант не окочурится от русской бани? Итальянцы — народ хлипкий. Тогда пиши пропало!
— Риск, конечно, есть. Либо он выздоровеет, либо загнется.
— А тебе не совестно лечить фашистскую сволочь?
— Ты опять за свое?
— Да ладно уж!.. Поговорить удалось с кем?
— Ага. С Джакомо перекинулся парой слов.