— Давайте уж — до! — вздохнул Фома.
Хлопок в ладоши. В дверях показалась тележка.
Ароматный конверт с золотой графской короной содержал чек на такую сумму, что закаленный Ерема, крякнув, медленно осел на ковер.
— Это да-а! — протянул он, — Чем это ты, Фома ее ублажил? А? Графиню? Министершу? А? Они тут деньгами, между прочим, не любят попусту швыряться! Ох, Фома, утрачиваешь ты классовое чутье! В азарт входишь с этими буржуйскими бабами! Признайся, как это ты ее лечил? А?
— Ты на что это намекаешь, сукин ты сын?! Трахнуть тебя по шее за пустозвонство!
— Чего ты взъерепенился? Мне и вправду интересно, как ты ее лечишь.
— Ему, видишь, интересно! А Фома отдувайся, мозгами крути, как этих заграничных дур лечить! Интересно ему, прохвосту! Тебя-то никто не заставляет статьи писать, господин журналист Эккерт!
— От Задели слышу!
— Дубина!
— Задель!
Фома схватил чек и гаркнул:
— Разорву сейчас!
Ерема, изловчившись, выхватил из его кулака чек, стал разглаживать, приговаривая при этом:
— Я тебе разорву! Я тебе разорву! Ишь какие замашки появились! На народное достояние руку поднимает! Только гайка слаба!
— Заткнись, зануда!
— Задель!
Премьер-министр Бенито Муссолини вызвал к себе Стабилини. Он хмуро спросил:
— Что там за дикая история с побегом коммунистов, Берти? Мне сообщают прямо-таки фантастические вещи! Почему ты сразу мне не доложил об этом деле?
— Я надеялся поймать этих подлецов еще сегодня.
— Ну и не поймал, конечно?
— Нет. В этом побеге есть действительно что-то немыслимое!
— Объясни ж мне, наконец!
— Можешь не верить, Бени, но эти четверо словно испарились из своих камер. Не взломаны ни окна, ни двери. Никаких следов! В эти сутки в тюрьме дежурили опытнейшие охранники. Когда именно исчезли эти бандиты, неясно, куда, каким путем, как, — совершенно непостижимо! Допросы ничего пока не дали. Никто ничего не видел, не слышал… Коменданта вы знаете. Это наш опытнейший тюремный специалист, давний член партии Гвиано. Он ни на час не отлучался из крепости, Никаких машин или конных экипажей за эти сутки в тюрьме не было. Ни одного постороннего лица, за исключением врача, не было. Врач находился все это время у Гвиано. Он сам его встретил и сам проводил до ворот.
— Что за чертовщина! — удивился Муссолини.
— В том-то и дело!
— А никаких мелких происшествий в крепости за эти сутки не зафиксировано? — поинтересовался дуче.
— Никаких! Один, впрочем, идиотский случай.
— Ну-ка, ну-ка!
— Комиссар по тюремному режиму лейтенант Бартоломео Бисолатти оказался в бочке с нечистотами.
— Тьфу, пакость! Разжаловать в рядовые, чтоб не позорил мундира! От него ведь теперь разить будет всю жизнь!
— Наверняка!
— Постой, постой! А что, если это хитрый ход? Слушай! Все указывает на то, что действовал там кто-то свой! Этого вонючку надо арестовать и допросить.
— Слушаюсь. Сделаем.
— Скажи, а в этой бочке никого больше не оказалось?
— Нет. Выудили только лейтенанта.
— Ну, хорошо, Умберто. Я позабочусь, чтобы вся эта дикая история не попала в наши газеты. А ты постарайся, чтобы сведения о побеге не просочились за границу.
В салоне ювелирной фирмы встретились три дамы.
Графиня Стабилини, супруга министра внутренних дел, с жаром рассказывала своим подругам — жене министра финансов Мартино и жене банкира Марчелло:
— Это феноменальная личность! Не знаю, что больше на меня действует — его ли чудной выговор и необычный акцент, атлетическая внешность и странные манеры, — но он неотразим.
— А как он тебя лечит?
— О, это необыкновенно! Ну, вот, например, как Зайдель избавил меня от гипотонии. Он дал мне курить особую табачную смесь. Название я запомнила: ма-хор-ка. Он скрутил из газеты нечто вроде толстой сигареты, и я закурила. Ма-хор-ка вызывает кашель, слезы, жжение. Но это, оказывается, и дает лечебный эффект. Я избавилась теперь от недуга… Он так мил, этот Зайдель! Бормочет на каком-то непонятном диалекте разные слова, словно заклинания. Кое-что я теперь тоже могу произнести.
— А ну, миленькая, скажите!
— «Твоу мать!»
— Какая прелесть!
— Милочка, ты должна направить его ко мне. Обещай же!
— И ко мне! Прошу тебя!
И вот доктор Зайдель с глазами, полными мрачного огня, появился у жены министра де Мартино. Министерша полулежала на турецком диване. Она в восхищении промолвила:
— О, вы настоящий Геркулес!
— Что болит? — свирепо спросил Геркулес.
— Я, наверное, простудилась.
Синьора покашляла, стараясь, чтобы этот кашель был мелодичным и деликатным. Доктор задумался.
— Луком пробовали? — наконец спросил он.
— Что? — растерянно спросила больная.
— Я говорю, лук очень помогает при простуде.
— То есть как?
— Да очень просто! Берете сырую луковицу и наворачиваете. Ничего мудреного.
— И действует?
— Еще как! У нас бывало в де… извините. А больше у вас никакой хвори нет?
— Есть. В груди боль.
— Покажите где.
— Раздеться? — обрадовалась синьора. — Я сейчас!
— Не надо! — остановил ее Фома, — Просто покажите, в каком месте болит.
— Вот здесь.
— Гм. В ложбинке?
— Да. Притроньтесь.
— Ничего. Я и так.
И вновь дамский будуар, теперь уже синьоры Марчелло, супруги владельца банка «Банк д’Италия».
Едва несчастный доктор вошел к больной, как она сбросила с себя кружевной капот и предстала перед ним во всем великолепии.
— Вы что? — ошарашенно спросил Фома. — Зачем?
— А разве вы не будете выслушивать и выстукивать? — удивилась в свою очередь пациентка.
— Необязательно. Что у вас болит?
— Колено.
— Колено?
— Да. Ужасно ноет. Вы посмотрите?
Доктор горестно вздохнул. Потом буркнул:
— Закрой свои прелести, дамочка! Иначе не буду лечить колено.
Синьора игриво улыбнулась:
— Вы — прелесть! Вы — душка! Вы будете меня лечить долго-долго. А я буду паинька паинькой!
6. ФОМА И ЕРЕМА ДЕЙСТВУЮТ САМОСТОЯТЕЛЬНО
Пять роскошных конвертов с монограммами лежали перед Еремой в номере гостиницы «Карлтон». Злющий Фома ходил в носках по ковру. Седых сказал ему:
— Смотри-ка! Твои бабы стремятся перещеголять одна другую, кто больше денег отвалит! Видел, сколько банкирша прислала?
Фома ничего не ответил, продолжал ходить взад и вперед. Потом буркнул:
— Визы не дадут, пока всех этих шлюх не перелечу.
— Тогда мы будем торчать тут до пришествия Христа-спасителя. Вот влипли, так влипли! На заводе нас, поди, уж уволили как прогульщиков. Ну и гадство! От коллектива оторваны. Ты с буржуазией якшаешься, здоровье ей поправляешь на радость фашистам.
— Брось ахинею нести!
— Ахинею! Слыханное ли дело: сидим в этой помойке. Вместо того чтобы с простым народом общаться, с рабочим людом, ты по графским спальням отираешься! А я сижу тут в номере целыми сутками, как сирота казанская, и носа никуда высунуть не могу.
— Я тебе высуну! Хочешь провалить нас?
— Я хочу к рабочим податься.
— Обойдешься. Перетерпишь. А с мопровцами я сам встречусь. Передам им все эти деньги.
— А я?!
— А ты еще посиди.
— Черта с два! Ты ведь завтра на банкет идешь к банкиру?
— Иду. Нельзя не пойти.
— Вот и я с тобой пойду!
— Ты ж хотел с рабочим людом! А там будут графы, богачи, министры.
— Хочу лично взглянуть на твои связи с буржуями. Что-то мне все это подозрительно.
— Дурень, они такие деньги дают — все на пользу итальянскому пролетариату.
— Все равно пойду с тобой.
— Ну иди. Только там надо быть во фраке.
— Что? И ты фрак напялишь?
— А как же! Иначе нельзя! Возьму напрокат.
В пригороде Рима на веселой зеленой лужайке встретились итальянские рабочие из местного МОПРа Клавдио Ладзари и Артуро Буоцции с советскими рабочими Бурлаковым и Седых. Они тепло обнялись. Фома спросил: