— Ну так что, друзья мои? — помолчав, спросила Ольга Григорьевна. — Идем знакомиться с Кириллом Леонидовичем?
— Да, конечно.
— Тогда попрошу сменить ваши спортивные штаны хотя бы на джинсы. Во-первых, мы с вами отправляемся в музей, а во-вторых, мне хотелось бы представить вас хранителю музея не шпаной, а приличными детьми, — Ольга Григорьевна весело рассмеялась. — Я, конечно, не София Львовна, но со временем тоже начала понимать преимущества хороших манер.
«Дорогой, милый Николенька!
Пишите, пишите про войну. К несчастью, война сейчас — это жизнь и реальность для всех — для тех, кто воюет, и для тех, кто не воюет.
Петербург нынче наводнен ранеными и пленными. Пленных везут целыми поездами. Не браните меня, Николенька, но вчера я отдала булку пленному-австрияку.
Он был такой жалкий, Николенька! Совсем мальчишка, мне ровесник, худой, грязный, с рукой на перевязи. Он пробормотал мне благодарность, жалко-виновато улыбнулся и впился в булку зубами.
Простите, Николенька! Может, он стрелял в Вас, но он такой жалкий, что в это трудно, невозможно поверить.
Вам ведь тоже стало жалко тех пленных солдат, которых Вы видели в штабе? Вы не написали тогда об этом, но я чувствую все то, что Вы недоговариваете.
Я ведь всегда понимала Вас лучше всех. И тогда, когда мы в детстве играли в мореходов в Костиной комнате, и тогда, когда Вы спорили с Костенькой на даче в Павловске и он никак не соглашался понять смысл военной службы.
Господи! Неужели это все ушло навсегда-навсегда? И Павловск, и ваши споры, и детство?
Папа отдал под госпиталь наш московский дом на Поварской. Теперь там будут располагаться палаты для сотни раненых офицеров. Папенька написал вчера нашему управляющему и отдал нужные распоряжения.
Когда письмо было уже запечатано, он почему-то вздохнул и сказал: «Это самое большее, что мы можем сделать для нашего бедного Николая».
Разве это так? Разве это только для Вас? Даст бог, Вы никогда не попадете ни в этот госпиталь, ни в какой другой. Это просто наш вклад в нынешнюю военную кампанию.
Юленька попросилась из госпиталя в санитарный поезд. На днях она уезжает ближе к фронту.
Ну что стоило папе отпустить меня с ней вместе! Я была бы сейчас необходима, я была бы к Вам ближе, может, даже на том же фронте, что и Вы!
Ах, как бы мне хотелось с Вами повидаться, убедиться своими глазами в том, что Вы живы и здоровы!
А вместо всего этого я сижу над учебниками, чтобы сдать выпускные экзамены в женской гимназии, чтобы после получить аттестат мужской гимназии (это нужно для поступления на Высшие женские курсы).
Костенька обещает помочь, если я где-то не пойму, но он в последнее время начал хворать. Кашляет, жалуется на грудь.
Мама боится, что это чахотка, но приглашенные врачи убеждают нас, что ничего страшного нет, что он просто застудился. Уже прохладно по утрам, а он ходит в легоньком студенческом мундирчике нараспашку.
Вы же знаете, какой он упрямый! Он Вам кланялся и просил ничего не писать о его болезни. Простите, не удержалась.
Всего хорошего Вам, Николенька.
Ваша Соня.
19 сентября 1914 года».
Глава II КИРИЛЛ ЛЕОНИДОВИЧ
Кирилл оказался именно таким, каким его себе представляли и Генка, и Димка. Худощавый, длинноногий, немножко нескладный и хрупкий.
Конечно, слово «хрупкий» не очень подходит к сорокалетнему мужчине, но к сорокалетнему Кириллу Леонидовичу оно очень даже подходило. Хрупкий — иначе про него и не скажешь. В нем осталось что-то от того десятилетнего мальчика с кожаной папочкой под мышкой.
— Олечка! Здравствуй! Как я рад! — и Кирилл Леонидович улыбнулся знакомой доброй улыбкой мальчишки Кирилла. — Это твои сыновья?
— Только один, — засмеялась Ольга Григорьевна. — Вот этот. Младший. Гена. А это — Дима, его лучший друг. Кирилл, мы к тебе по делу.
— Да-да, конечно. Пойдемте в кабинет.
— Ты помнишь, как мы искали серебряного гусара Софии Львовны? — спросила Ольга Григорьевна.
— Да, конечно, помню.
— Мальчики его нашли.
— Нашли?! — глаза Кирилла Леонидовича радостно блеснули из-под очков. — Где?
— Они тебе все расскажут. А я спешу. На работу опаздываю.
И Ольга Григорьевна быстро попрощалась.
Генка и Димка с любопытством смотрели на Кирилла Леонидовича и молчали.