— Какая работа?
— Я нуждаюсь в вас. Я нуждаюсь в верных людях, вам подобных. И в том, чтобы вы нашли для меня других.
— Для чего? — спросил этот неисправимый болтун.
И тогда Бонапарт рассказал ему о своей восточной мечте; пушечное ядро вполне могло бы упасть к нашим ногам, но мы бы и не шевельнулись. Нас пленили посулы генерала: научное завоевание тайн Египта. Клод-Луи Бертолле, смею предположить, был соблазнен так же, как соблазнен был я, когда ночью накануне Бонапарт посвятил меня в свою тайну. И с тех пор я, Морган де Спаг, уважаемый ученый, решил слепо следовать за этим двадцатишестилетним генералом по дороге на Восток.
— Египет! Египет! — повторял Бертолле.
Бонапарт говорил о том, что заполняло умы ученых, о том, что питало разговоры на всех светских ужинах.
— Ваша миссия очень важна, а времени у нас мало. Езжайте и убеждайте, привлекайте, вербуйте, но при этом не говорите ничего лишнего.
Мы с Бертолле помчались в Париж.
Первым делом мы отчитались о положении дел в Италии.
Мы держали в руках ратификацию договора в Кампоформио, но, очевидно, этого было мало. Фактически, чем выше Бонапарт поднимался, тем больше он беспокоил власть в столице.
Луи-Мари де Ля Ревелльер-Лепо,[20] теофилантроп,[21] член Директории, принявший участие в перевороте 18 фрюктидора,[22] серьезно допрашивал нас, пытаясь разузнать о замысле Бонапарта.
— Как он видит ситуацию, этот генерал? Каково его мнение касательно похода на Восток, о котором столько говорят? Египет — такова его истинная цель?
Бертолле ответил, как настоящий химик, крайне витиевато, что позволяло говорить, ничего не говоря. Его честь, его дух противоречия, его верность дружбе не позволили ему предать. Кроме того, этот человек, желавший оставаться свободным, был, как и я, ослеплен Бонапартом. Когда же к допросу присоединился виконт Баррас,[23] другой влиятельный член Директории, Клод-Луи Бертолле дополнил свой отчет правительственного уполномоченного тезисом о сборе «объектов науки и искусства в завоеванных странах армиями республики».
Клод-Луи говорил за нас обоих. Я же в Париже служил генералу.
— Чего хочет Бонапарт?
Меня спрашивали об этом все — и друзья, и враги.
— Новые мечты, новые планы…
То был мой излюбленный ответ. Неопределенный, если угодно. Таково было пожелание Бонапарта. Впрочем, я и впрямь затруднялся сказать больше, не будучи в курсе глубинной природы его восточной затеи.
— Он хочет захватить Англию? Не для этого ли группируются военно-морские силы? Но почему он выбрал Тулон?
Новые мечты… Я думал только об этом, краем уха слушая потоки парижских комплиментов молодому генералу, образцовому патриоту революции.
Но я знал, что за закрытыми дверями шли и иные разговоры.
— Этот Скарамуш — конченый человек, решительно конченый человек! Война с Англией дорого ему обойдется! — кричал журналист Малле дю Пан.[24]
Многие не в силах жить в тени того, кого ждала столь исключительная судьба. Но на сей раз дело было сделано. Директория последовала за Талейраном,[25] тот был за Бонапарта, а если Талейран «за»…
— Речь идет о Египте. Грандиозная экспедиция, назначение которой не только военное.
Это я обращался к Николя-Жаку Контэ,[26] одному из немногих, кому я мог довериться. Неосторожность моя была оправданна. Инженер Контэ был нам очень необходим. Экспедиция нуждалась в нем. Не существовало области знаний, в коей он не проявил бы своих талантов! К сорока годам он совершил множество изобретений и открытий. Придумал, как белить полотно. Изобрел карандашный грифель, положив конец монополии графита наших английских недругов.[27]
Наконец, возглавил отряд аэронавтов в Мёдоне. Огня и кузни этому профессору Национальной школы искусств и ремесел хватало, чтобы вновь изобрести то, что было известно человечеству со дня его происхождения. Ветряная мельница?
Он создал ее в Египте. Прибор для измерения Большой Пирамиды? Тоже. Контэ был также химиком. Он проводил исследования газов. У него был всего один глаз. Какой-то неудачный опыт стал тому причиной.
Он слушал меня, вращая единственным глазом, что являло собою знак живейшего возбуждения. Он сразу же загорелся.
«Да, я еду! Я поставлю свои летательные аппараты на службу ученых!» Я заставил его пообещать, что он никому ни словом не обмолвится. Контэ прикрыл свой уцелевший глаз — знак того, что договор скреплен.
Другим ученым я говорил о научном крестовом походе в некую страну, где сплошь горы и камни. Наиболее догадливые — догадывались. Другие — надеялись. Молчание оправдывало себя. Повсюду рыскали английские шпионы. Только неожиданность могла даровать нам победу. Да, Бонапарт готовился к войне. Дабы это доказать, он создал армию для вторжения в Англию. Потребна была морская армия; формировалась целая армада. Не правда ли, это доказывало, что мы собираемся вершить судьбу изменника Альбиона? До сих пор все чистая правда. Но высадка готовилась отнюдь не там, где ее ожидал противник. Бонапарт собирался отрезать дорогу на Индию, атакуя Египет, этот слабый запор на двери. А без Индии Англия стала бы ничем. Вполне логичное рассуждение — во всяком случае, его хватило, дабы получить согласие Директории, некоторые члены которой считали, что отправка честолюбивого генерала куда подальше — не худшая военная хитрость, способная избавить от него Директорию.
Мечта Бонапарта, однако, была совсем иного рода, но в то время я еще не постигал всей ее грандиозности. Договор, который он предлагал, казался мне вполне справедливым. Ученые получат славу, ибо их предназначение состояло в том, чтобы властвовать. А триумф Бонапарта позволит нам расправиться с тайнами, что покрывают колонны храмов Нила.
Армия, которая отправлялась на завоевание страны фараонов, может называться Английской или Китайской — так или иначе, она предлагает ученым человеческие ресурсы, оборудование, продовольствие, невозможные для любой другой страны, любой другой цивилизации. Мы собирались препарировать Египет, остальное почти не имело значения…
Бонапарт попросил нас приготовиться к этому приключению и не изменять ему. Поймите, мы должны убедить ботаников, востоковедов, издателей (я сразу подумал о нашем друге Фаросе!), художников, антикваров, хирургов, географов, зоологов, поэтов, а также геологов, астрономов… — кого еще?
По меньшей мере сто шестьдесят семь ученых, артистов, инженеров, образованных и не чуждых культуре. Но некоторые из них вовсе не намерены были связываться с кампанией, которую полагали военной.
— Ты отдаешь себе отчет в том, что мы ничего не знаем?
И что придется бросить семью, друзей и…
— И твой пост в Управлении пороха и селитры…
— То есть вслепую…
Глаза химика Жака-Пьера Шампи[28] округлились.
— Я с трудом заполучил должность главного управляющего, — сказал он. — Ты не представляешь, сколько мне пришлось бороться, чтобы занять место Лавуазье.[29]
— Невозможно занять место Лавуазье! В крайнем случае его можно сменить.
— Это точно, — проворчал Шампи. — Но это не мешает…
— Их будет много — тех, кто захочет сменить тебя после того, что ты сделаешь.
— Не дождутся, — простонал Шампи. — И сколько это все может продлиться?
— Год или два, самое большее.
— Два года! И ты по-прежнему отказываешься сообщить, куда нас приведет твоя авантюра?
— Это не моя авантюра.
— Кто же этот человек, который еще безумнее тебя?
— Бонапарт. Этого имени тебе достаточно?
— Черт побери! — только и сказал Шампи.
— Добавлю, что Клод-Луи Бертолле и Орфей Форжюри сказали «да» не колеблясь.
— Бертолле пойдет за тобой куда угодно… Но Орфей Форжюри — ведь ты его назвал?
— Форжюри, да! А еще Ипполит Некту и Жюль-Сезар де Савиньи…[30]
— Жюль-Сезар…
— Да, Савиньи! И Парсеваль-Гранмезон! И Редутэ…[31]
20
Луи-Мари де Ла Ревелльер-Лепо (1753–1824) — председатель Директории с июля по ноябрь 1796 г.
21
Теофилантропизм
22
18 фрюктидора V года (4 сентября 1797 г.) был осуществлен государственный переворот, организаторами которого были члены Директории Баррас, Рёбелль и Ларевельер-Лепо. Члены Директории Карно и Бартелеми, подозреваемые в роялизме, были изгнаны, многие роялисты из числа членов Совета пятисот и Совета старейшин сосланы в Кайенну.
23
Поль Баррас (1755–1829) — дворянин, член Конвента. В качестве комиссара Конвента участвовал в подавлении роялистского мятежа в Тулоне. В период Директории входил во все ее составы, председательствовал с ноября 1796-го по январь 1797 гг. Содействовал выдвижению Наполеона. Тем не менее после переворота 18 брюмера (9–10 ноября 1799 г.) и создания временного правительства во главе с Бонапартом был отстранен последним от участия в политической жизни.
24
Жак Малле дю Пан (1749–1800) — журналист-роялист. Жил в Швейцарии и Бельгии. Бытовало мнение, что он был британским тайным агентом.
25
Шарль-Морис де Талейран-Перигор (1754–1838) — дипломат, государственный деятель. В 1789 г. был избран депутатом в Генеральные штаты от духовенства, примкнул к представителям третьего сословия. Был отлучен от церкви. После свержения монархии находился в эмиграции.
Вернулся во Францию в 1796 г. после установления режима Директории. В 1797–1799 гг., а затем в период Консульства и Империи был министром иностранных дел. В 1808 г. вступил в тайные сношения с русским императором Александром I, а затем с австрийским министром иностранных дел Меттернихом. После поражения Наполеона сформировал и возглавил временное правительство, активно способствовал реставрации Бурбонов.
26
Николя-Жак Контэ (1755–1805) — изобретатель, физик и химик, член Института Египта (секция физики). Известен тем, что по заданию Конвента в 1794 г. разработал рецептуру «искусственного графита» (смеси глины с порошковым богемским графитом) и производства из этого материала высококачественных стержней. Это послужило основой производства современных карандашей и их классификации по твердости грифеля.
27
Графитные карандаши известны с XVI в.: английские пастухи в Камберленде нашли в земле графит (который приняли за залежи свинца) и начали использовать его для того, чтобы метить овец. Первоначально из графита делали только палочки для рисования, но не для письма. В конце XVIII в. английский Парламент ввел запрет на вывоз графита из Камберленда — нарушители карались очень строго, вплоть до смертной казни. Графит продолжал попадать в континентальную Европу контрабандным путем, что привело к резкому росту его цены.
28
Жак-Пьер Шампи (1744–1816) — химик, член Института Египта, ответственный за производство пороха, с 1801 г. — президент Института. В Египте был со своим сыном Жаном-Николя, тоже химиком.
29
Антуан-Лоран Лавуазье (1743–1794) — французский химик. Будучи сторонником конституционной монархии, в 1794 г. был казнен по приговору революционного трибунала, после чего его место в Управлении пороха и селитры занял Шампи.
30
Ипполит Некту (1759–1836) — ботаник, натуралист, в Египте занимался организацией ботанического сада, после возвращения во Францию стал главным садовником парка Фонтенбло. Мари-Жюль-Сезар Лелорнь де Савиньи (1777–1851) — зоолог, натуралист, член Института Египта (секция физики).
31
Франсуа-Огюст Парсеваль-Гранмезон (1759–1834) — художник, поэт, литератор, член Института Египта. Анри-Жозеф Редутэ (1776–1852) — художник-натуралист, рисовальщик цветов, член Института Египта.