Губернатор устало опустил тяжелые темные веки. Переждав минуту, открыл глаза и продолжал все тем же брезгливым тоном:
— Проливают яркий свет на тот факт, что вы не только не осознали своей вины перед отечеством и не испытываете раскаяния и угрызения совести за совершенные вами проступки, но, наоборот, продолжаете мыслить в том же антигосударственном направлении, подкрепляя свои мысли конкретными действиями. Это подтверждается донесением жандармского унтер-офицера Прохорова, следовавшего с вами от Тюмени до Иркутска, на основании которого начальник иркутской пересыльной тюрьмы ротмистр Татубалин обратился на мое имя с письменным рапортом.
Губернатор надел очки, взял из рук ротмистра лист бумаги и стал читать:
— «Настоящим имею честь обратить внимание вашего высокопревосходительства на нижеследующее: во вверенной мне пересыльной тюрьме содержится прибывший гужевым этапом из России, осужденный к двадцати годам ссыльного поселения в Якутской губернии государственный преступник Лугов П. И. Сопровождавший оного Лугова от Тюмени до Иркутска отдельного корпуса жандармов унтер-офицер Прохоров донес мне, что в пути следования упомянутый выше Лугов вел себя крайне подозрительно и опасно: много писал, заводил предосудительные разговоры, не спал по ночам, выбирая, очевидно, удобный момент для побега, который не был осуществлен благодаря бдительности и расторопности нижнего чина.
Во время ночевки на постоялом дворе в сорока километрах от Иркутска упомянутый Лугов ночью пытался подбить к вооруженному выступлению пеший этап, ночевавший там же, для чего предпринял попытку распропагандировать и обезоружить солдат арестантской команды, ночевавших там же. Но благодаря своевременному вмешательству того же отдельного корпуса жандармов унтер-офицера Прохорова преступный замысел был сорван.
В сопроводительных бумагах ссыльнопоселенца Лугова содержится указание на то, что оный Лугов крайне опасен, так как продолжительное время участвовал в открытой вооруженной борьбе против законной власти ее величества английской королевы.
На основании вышеизложенных обстоятельств имею честь обратить внимание вашего высокопревосходительства на недостаточность срока осуждения государственного преступника Лугова.
Со своей стороны, ходатайствую перед вашим высокопревосходительством о предоставлении к награде унтер-офицера Прохорова за проявленные исполнительность, верность долгу и присяге.
О последующем жду распоряжений.
Вашего высокопревосходительства покорнейший слуга отдельного корпуса жандармов ротмистр Татубалин».
Губернатор отложил в сторону бумагу и поверх очков посмотрел на Павла Ивановича.
— Особо государственная важность вашего дела заставила нас задержать вас в пересыльной тюрьме дольше положенного срока. Мы послали в Петербург прошение о пересмотре вашего дела и вчера получили сообщение о том, что военный трибунал повысил вам срок поселения до тридцати лет и срок последующего поражения в правах до пятнадцати лет. У вас есть вопросы?
Павел Иванович молчал.
— Уведите, — сказал губернатор и снял очки.
От Иркутска до Якутска — около трех тысяч верст. В начале ноября Павел Иванович Лугов выехал из города на четверке лошадей, сопровождаемый двумя конвойными. После вынесения нового приговора он просидел в камере иркутского тюремного замка еще три месяца, пока среди этапников, ночевавших вместе с Луговым на постоялом дворе; шло дознание о «попытке вооруженного сопротивления чинам арестантской команды и о пении неизвестной революционной песни иностранного происхождения» (дознание было прекращено за отсутствием достаточных улик).
…Копыта глухо стучали по схваченной первыми морозами земле. Дорога вилась вдоль Лены. Река уже стала, только иногда на ровной поверхности тонкого белого льда виднелись черные незамерзшие полыньи.
Дикие, пустынные берега Лены мелькали по сторонам. Сумрачные, затуманенные горные горизонты терялись вдали. Ни один звук, ни один шорох не нарушали величественной немоты молчаливой северной пустыни. Только колокольчик, жалобно бившийся под дугой, как всегда, уныло выводил свою сиротливую, протяжную песню.
До города Киренска ехали семь дней. В Киренске сделали остановку на одни сутки. Конвойные, добродушные старики из якутских казаков, разрешили Павлу Ивановичу одному прогуляться по городу.
— Чай, не убежишь, — на всякий случай сказал один из них, отпуская Лугова. — Бежать-то здесь некуда, особенно зимой. Замерзнешь в тайге, как птаха малая. Каталажка в этих краях самое теплое место для ночевки.