Сейчас, несколько дней спустя, я могу писать спокойно вспоминая подробности. Но тогда мы оцепенели от ужаса. Страшно закричала Таня, всхлипнул Герман, что-то оборвалось у меня внутри. Гибель Сергея произвела на нас убийственное впечатление, мы были потрясены. Совершенно ошеломленные, разбитые, раздавленные, мы стояли в одном нижнем белье под этим страшным ливнем, и дождевые капли катились по нашим щекам вместе со слезами.
Потом я вспомнил о палатках, и мы побрели назад, не обращая внимания ни на грязь, ни на холод. Вода уже затопила наши палатки, и они готовы были вот-вот сорваться. Мы с трудом перетащили на сухое место спальные мешки, одежду, две винтовки, промокшие патроны и десятка два консервных банок, случайно оказавшихся не в лодке (накануне кто-то, к счастью, поленился отнести их). Мы могли, конечно, спасти и кое-что из вещей, например топор, который сейчас крайне необходим, но трагическая гибель Сергея словно лишила нас всех разума.
Только часа через два, немного опомнившись от потрясения, мы поняли всю серьезность нашего положения. Мы остались втроем в глухой якутской тайге. Ни топора, ни карт, ни компаса — все унесла вода.
Дождь продолжал лить. Он немного ослаб, но по-прежнему потоки воды устремлялись с небес на землю. Мы ждали целые сутки — ливень не прекращался. Тогда мы решили идти. Мы взяли одну палатку, спальные мешки, консервы, ружья, патроны и двинулись в путь.
С первых же шагов мы поняли, что до места встречи с самолетом — большой галечной косы — нам не дойти. Река разлилась по обе стороны километров на двадцать (в этом-то и заключается главное пакостное свойство якутских рек — при дождях и ливнях, вбирая в себя воду с огромных площадей, они обладают способностью мгновенно выходить из берегов и затоплять колоссальные территории). Плыть по разливу было бессмысленно: местами вода неслась с большой скоростью, образуя воронки и завалы, местами же стояла неподвижно, как в заводи. Кроме того, нам было нечем и не из чего делать плот: все деревья вокруг стояли в воде.
Идти до косы пешком тоже представлялось несбыточной фантазией. Нужно было все время забирать в сторону, обходя разлив. Это удлиняло путь раз в двадцать.
В конце концов мы остановились на первом варианте. С трудом наломали каких-то мокрых толстых прутьев, разорвали одну палатку, связали что-то наподобие дна от старой плетеной корзинки и поплыли, отталкиваясь палками от вязкого дна. Это была сплошная пытка. Когда я привезу это письмо и ты будешь читать его, ты даже не сможешь представить себе и одной тысячной доли наших мучений.
Первый день мы «подгребали» к основному руслу. Ночевали на воде. На второй день нас понесло. Все время приходилось остерегаться столкновений с большими деревьями, плывшими по реке, — вернее, с их корневищами. Наш утлый «плот» они могли бы перевернуть, в два счета. Сначала мы хотели укрупнить наш «дредноут» за счет этих корневищ, но этого нельзя было сделать из-за завалов. Они стали встречаться через каждые два-три километра. Мы перелезали через них, проводя плот под ними — низом. Конечно, управляться так с тяжелым плотом нечего было и думать.
Подошла вторая ночь. Дождь не прекращался ни на минуту. Одежда на нас расползалась. Сражаться ночью с завалами, в кромешной темноте, под проливным дождем было немыслимо. Это значило бы идти на верную гибель. Мы стали отчаянно выгребать с главного, русла на разлив. И здесь-то на нас налетела огромная коряга — наш ветхий плотишко рассыпался на куски.
Не знаю, как мы не утонули тогда. Хорошо, что коряга зацепилась ветками за бывший берег, и мы сумели кое-как выплыть на место, где течение было потише. Я помогал Тане — она совершенно выбилась из сил. Герман плыл с рюкзаком, в котором были палатка, спальные мешки и консервы (просто не представляю, как он ухитрился не утопить все это).
Я уже не помню, как мы добрались до отмели. Представляешь, Вера, мы стояли по пояс в ледяной воде (ведь уже конец сентября), вокруг была ночь, и мы совершенно не знали, куда идти. Нас трясло как в лихорадке, — вообще таких мук я еще никогда не испытывал. Должен отметить, что Герман и Таня вели себя героически. Ни разу никто из них не пожаловался. Только однажды, во время очень сильной судороги, Таня так вскрикнула, что у меня чуть не остановилось сердце. Бедная девчушка! Какие страдания ей приходится испытывать…