– Прекрати! – приказала я себе шепотом. – Тебе уже не четыре годика!
Я открыла вторую дверь, быстро прошла через нее и плотно затворила за собой. В лицо мне ударили влажное тепло и какой-то давно забытый запах, от которого все мои ощущения пришли в смятение. Но я все же продолжала идти вперед. Я ступила на выложенную плитками дорожку, которая вилась посреди густой растительности, и заставила свой рассудок воспринимать все объективно, не считаясь со своей неуверенностью.
Здесь было проделано нечто поразительное. По обе стороны терракотовых плиток, которыми была выложена узкая дорожка, были насыпаны целые пласты земли, и здесь росли всевозможные растения – не в кадках, не в горшках, а в высоких холмиках земли, огражденных снизу изгородью из плиток.
Я сознательно откладывала проникновение в самый центр оранжереи. Медленно, шаг за шагом продвигаясь по дорожке, я внимательно вглядывалась в окружающие растения. Поблизости от меня находились какие-то раскидистые растения с большими темно-зелеными листьями с кожистой поверхностью. Далее располагались клешнеобразные листья папоротников, неровные и зазубренные, обвившиеся вокруг мертвого стебля. Еще несколько шагов – и я увидела какие-то странные листья, покрытые маленькими волосками, которые делали их похожими на ползущих насекомых, а растение рядом с ними было покрыто чем-то напоминающим маленькие зеленые волдыри. Я вспомнила слова Элдена насчет "нездоровой растительности": ни одно из этих растений не располагало к себе – в каждом был какой-то элемент кошмара.
Влажное тяжелое тепло, запах этого буйно разросшегося зеленого мира словно одеялом накрыли меня, затрудняя дыхание. Над далеким стеклянным куполом небо начало ярко сверкать, окутывая все вокруг зальным мерцающим светом. Но испугали меня не сами растения. Они служили лишь фоном для чего-то гораздо более устрашающего. Я уловила зарождение какого-то звука, который становился все громче, – воздух начал наполняться чириканьем, щебетом и пронзительным свистом. Эти звуки издавали пробуждающиеся птицы. Для меня в них таился какой-то непонятный ужас.
От влажного тепла кожа моя стала липкой. Только усилием воли я заставляла себя не сходить с дорожки и, пройдя какой-то поворот, вступила в самое сердце оранжереи дедушки Диа. Здесь, в центральной части строения, под куполом, позолоченным вступившим в свои права рассветом, находилось обширное пространство.
В круглом пруду сновали тропические рыбки. Вокруг пруда также располагались растения в горшках и каких-то ящиках – более дикие заросли остались позади. И всюду – всюду! – висели клетки с птицами. Они свешивались с декоративных подпорок, стояли на столах, на постаментах и специальных подставках, и со всех сторон неслись их щебет, свист и чириканье. То не были голоса певчих птиц – то были голоса страха и гнева.
Какая-то часть моего разума пыталась меня спасти, высмеять за это нелепое чувство страха, – но это был ужас, таящийся в крови, порожденный испугом, когда-то, очень давно, пережитым в детстве.
Что-то высоко над моей головой пронзительно захихикало почти человеческим голосом – безумным голосом, – и это было хуже всего остального. Не в состоянии двинуться, я стояла посреди обрушившейся на меня сердитой брани – брани птиц, потревоженных врагом. И вдруг совершенно неожиданно хи-хи-кавшее существо полетело в мою сторону. Оно сорвалось со своего насеста, пронеслось мимо моего лица, сверкая голубыми с золотом крыльями, и скрылось из виду.
И тут я пронзительно вскрикнула, – вскрикнула раз, потом еще раз. И сразу же птица, находившаяся на свободе, вернулась назад, прямо ко мне, уселась на моем плече и больно вцепилась в него когтями, закругленный клюв метнулся в мою сторону, и я почувствовала, как что-то твердое больно ударило меня в щеку. Все это время, пока я стояла, не в силах шевельнуться, я слышала свой крик, который не могла унять. И пока я кричала, птицы вдруг смолкли – быть может, их заставил замолчать мой пронзенный страхом голос.
Я корчилась, стоя на коленях, а голубая с золотом птица все еще цеплялась за мое плечо, снова и снова ударяя меня в щеку. В этом положении меня нашел Крис. Он быстро пересадил птицу к себе на запястье, а потом поднял меня с колен и толкнул в сторону галереи.
– Идите назад! – сказал он. – Мой отец только что вернулся домой. Он вам поможет. Идите назад, в галерею!
Спотыкаясь, я пошла по дорожке, отыскала дверь и протиснулась через нее. Уэйн встретил меня возле второй двери, втащил в тихую галерею, где не слышно было звука птичьих голосов. Пронзительный крик, который я все время слышала вокруг себя, стих, но я все-таки, рыдая, цеплялась за Уэйна, судорожно глотая воздух и пытаясь восстановить нормальное дыхание.
– Теперь с вами все в порядке, Малли, – успокаивающе сказал он. Его руки поддерживали меня, защищая от любого неведомого зла.
– Прекратите, Малли, вы не ранены, а всего лишь напуганы. Прекратите сейчас же.
Я знала, что когда-то давно он вот так же обнимал меня, утешал, занимался моей раной.
– У нее кровь на щеке! Из шрама течет кровь! – это был голос тети Нины, стоявшей позади него, и я услышала в ее словах нотки ужаса.
Уэйн подтолкнул меня к креслу и осторожно усадил.
– Уэйн, принести вам ваш саквояж? – крикнула тетя Нина. – Вам придется что-то ей дать, чтобы прекратить эту истерику. И надо заняться ее раной.
Я уже готова была в новом приступе страха приложить руку к щеке, но Уэйн не позволил. Он дотронулся пальцами до моего подбородка и осторожно повернул голову.
– Это не более чем царапина. Совсем не то, что в прошлый раз. Мне самому совершенно так же досталось от макао, а он – птица здоровая. Чуть-чуть продезинфицируем, и все будет в порядке. Через минуту она сама перестанет плакать. Но, если хотите, Нина, можете принести мой саквояж.
Она торопливо ушла, кутаясь в свой тонкий халат из шерстяной розовой ткани. Ее седые волосы при утреннем свете казались неряшливыми. Я уже достаточно пришла в себя, чтобы заметить различные подробности. Так, я увидела, что Уэйн был без пиджака. Галстук сбился в сторону, ворот рубашки расстегнут. Под глазами от усталости были синяки. Я вспомнила слова Криса о том, что отец только что вернулся домой. Мальчик присоединился к нам, босой, в пижаме. Я попыталась улыбнуться ему, поблагодарить за то, что он так быстро пришел. Крис заметил мои попытки, и лицо у него стало таким же добрым, как у отца.
Я уже почти полностью оправилась, и когда до моих ушей донесся еще один голос, сумела подавить последнее рыдание, и больше из моей гортани не вырвалось ни единого звука.
– Как вы думаете, на этот раз она убила какую-нибудь из птиц? – спросила бабушка Джулия.
Уэйн посмотрел в дальний конец галереи, туда, где в открытых дверях, ведущих в апартаменты бабушки, стояла сама Джулия. На ней было все то же длинное платье цвета красного вина. Мы оба смотрели на нее во все глаза, а она меж тем приблизилась к нам своей твердой походкой, все с той же королевской осанкой. Бабушка была одета столь тщательно, что можно было подумать: она давным-давно встала, а может, и вовсе не ложилась в постель.
– Это замечание было неуместным, – устало сказал Уэйн. – Я могу догадаться, почему Малли там оказалась, но вряд ли она собиралась причинить вред какой-нибудь из птиц Арвиллы.
Бабушка Джулия словно не слышала его слов. Она стояла надо мной, и в глазах ее читалось такое неприятие, словно один мой вид вызывал у нее отвращение.
– Твоя мать была дурой, и ты, как я погляжу, такая же трусиха, как она. Всего боишься, даже безобидных птиц. Возьми-ка лучше себя в руки, чтобы успеть на самолет сегодня утром.
Уэйн отпустил меня, поднялся и повернулся к ней. По крайней мере на данную минуту, у меня появился защитник.
– Малли перенесла серьезный шок. Может, виноваты в случившемся не мы, но раз уж это произошло, мы обязаны окружить ее добротой и заботой. Она на этом самолете не полетит. Может быть, она сможет вылететь несколько позже, после того как окончательно оправится. А сейчас, как только я подлечу ее щеку, она пойдет со мной на прогулку, подальше от дома, и мы с ней потолкуем.