— Наверное, вы не переписываете страницы своих манускриптов, — улыбнулся Епифанов. — Вы говорите так, будто слова являются вам за мгновение перед тем, как вы их произнесли.
— Когда манускрипт правят, это свидетельствует о плохой работе: литература, как и любовь, внезапна, и стратегия ее развития подчинена логике, неведомой нам… Итак, фазан… Чарли, фазан! И эль, много эля!
— А вы слыхали про трюфели? — поинтересовался Епифанов. — Особенно про те, которые растут в Африке?
— Трюфели? — Дефо удивился. — А что это?
— Это земляной гриб. Его ищут дрессированные собаки… Трюфели сообщают силу мужчинам и делают женщин любвеобильными.
— Да?! Поразительно! Где вы узнали про них?!
— Кажется, первый их помянул Ювенал, но, возможно, я ошибаюсь.
— В России они есть?
— В России может быть все, — ответил Епифанов. — Надобно лишь приложить руки. Климат наших южных районов вполне позволяет растить трюфели.
— Что вы называете российским югом?
— Территории, расположенные к югу от Азова.
— Но там турки!
— Пока.
— Да? Что ж, прекрасно! Но, думаю, вам все-таки выгоднее возить трюфели в Лондон через Балтику; путь через Босфор закрыт для вас, а дабы открыть его, надо будет пролить реки крови.
— Пока, — повторил Епифанов.
— Не понял… — Дефо становилось все труднее идти за русским; тот легко владел искусством собеседования, хотя лицо было благодушно, а в голосе звенела наивность и чуть ли не постоянное детское удивление.
— Я говорю, что торговля лишь пока связана с войнами. Но ведь это пройдет? Это ведь, — Епифанов снова улыбнулся, — безвкусно — перечить обмену силою оружия…
— Теперь я до конца убедился в том, что вы нация мечтателей!
— Мечтание более по душе мне, чем каждодневность, ее скука, а оттого — неверие в истинное благо.
— Видимо, вы не занимаетесь политикой, — подставился Дефо. — Мне кажется, что ваше призвание, постигнув языки, заниматься делом людского сближения через посредство перевода мыслей и слов, их определяющих.
— По-русски моя профессия действительно называется "толмач", то есть переводчик, вы угадали…
Дефо вздохнул: "Угадал. Я знаю всё о тебе, даже то, что ты ешь на завтрак и какие делаешь покупки в лавке, где торгуют писчими товарами".
Отломив ломтик мягкого, бело-желтого соленого сыра, Дефо спросил:
— Вас очень тянет на родину, мистер Епифанов?
— Да.
— Как долго намерены прожить в Лондоне?
— На то не моя воля.
— Нравится у нас?
— Нет.
— Отчего?
— Когда туманы, жить тяжко, гнетет…
— Вы правы. Поэтому англичане так любят путешествия и земли, расположенные много южнее Азова.
— А я северянин, жару не люблю, меня всегда влечет в светлые ночи…
— Не понял…
— На севере весною солнце почти не заходит, небо молочное, а сосны стоят красные, тишь, только гуси кричат на пролете.
— Слагаете стихи?
— Песни люблю… Как угадали?
"Угадал, — снова горестно подумал Дефо. — Если бы я мог угадать всё, я бы сравнялся с Шекспиром. Я всё о тебе прочел, юноша, я перестал угадывать, я забыл про это, я сочиняю, и, когда сочинение попадает в правду, происходит чудо".
Дефо налил Епифанову эля:
— Здоровье русского гиганта Петра Великого!
— Дай бог! — ответил Епифанов.
Выпили до конца; снова закусили соленым сыром.
— Очень завидуют ему? — спросил Дефо.
— Кто?
— Соратники…
— А ему равных нет.
— Так ведь завидуют именно те, кто ниже.
Дефо имел основание говорить так: он не мог забыть того дня, когда его коллега Гилдон опубликовал подметную брошюру против "Робинзона", обвиняя Дефо в вымысле и лжи; он полагал, что этим "откровением" убьет успех романа, объявленного документальным. Прочитав памфлет, Дефо съежился, несколько дней не выходил из дома, полагая, что издатель расторгнет с ним договор. Однако народ любит то, во что поверил; автора можно заточить в Тауэр, убить, но персонаж — если он вошел в дома людей — вечен. "Робинзон" стал книгой-скандалом — лучшая реклама, гарант популярности; издания шли нарасхват.