— А, молотой тшеловек! — Такими словами встретил он Василька, и не успел мальчик опомниться, как два линя и карасик уже были в руках у немца. — Слапый, слапый рипа! — укорял он и показывал руками, какой должна быть рыба — Нужно польшой! Во! — И добавил — Нужно много-много!
Так же быстро, как выкатился из дома, он вкатился обратно. А через минуту его засаленная нижняя рубашка и широкие пестрые подтяжки снова мелькнули в сенях. Немец остановился на пороге. В руках он держал топор и маленькое полено.
— Молотой тшеловек! — обратился он к Васильку. — Рупай тров. Такой нетлинный, коротки. Дойче плита. Быстро, быстро!
— Иди, сынок, наколи, — тихо посоветовала мать Васильку, увидев, как вспыхнули гневом глаза мальчика. — Чтоб им в пояснице день и ночь кололо! А то придет долговязый — не миновать беды…
В селе долго звучали редкие выстрелы. Потом они стихли, а через некоторое время явился и долговязый. Он был узкоплеч: маленькая голова его сидела на тонкой, длинной шее, как топор на топорище.
Весь обвешанный разного размера пистолетами, держа в обеих руках убитых кур, поблескивая зелеными змеиными глазами, он не обратил никакого внимания на мальчика и прошел в хату. Из сеней послышался его по-детски тонкий голос:
— Отто! Охота наславу!
А Отто уже звал мать:
— Матка! Куры, куры!
Скоро вернулся и третий. Это был большеголовый, широкоплечий атлет с одним глазом. На другом глазу чернела кожаная повязка. Уцелевший глаз смотрел на все так пронзительно, что, вероятно, вполне заменял оба. С туго набитым мешком за плечами немец прошел по двору, уколов незнакомого мальчика, как иглой, острым взглядом…
За те дни, пока эти трое жили в селе, Василек хорошо успел к ним присмотреться.
Отто был в Германии хозяином пивной. Он ни о чем, кроме кулинарного дела, не говорил и не мог говорить. Он подолгу рассказывал, какие вкусные и нежные блюда готовил он в своем заведении, как трудно стало перед этой войной, когда уже не о деликатесах, а о простых сосисках мечтали, как о самом лучшем блюде. Но теперь, слава богу, фюрер думает за всех! Закончится эта война, и опять будет немцам очень хорошо. Он снова откроет ресторан — в Москве или, в крайнем случае, в Киеве. О, он покажет, как надо приготовлять кушанья!
Долговязый Фриц в Германии держал тир, в котором гитлеровцы день и ночь учились стрелять. Фриц помешался на оружии. У него на поясе всегда висело не меньше пяти пистолетов и десятка два хранилось в ящике.
Одноглазый Адольф, который больше всего гордился своим именем, у себя дома занимался всем и ничем. Подобно фюреру, его знали как недоучку-живописца, который брал и малярные работы, и как любителя музыки, и как пособника полиции в делах розыска. Теперь он забыл все свои прежние профессии, кроме двух последних, которым придавал особое значение. Все его карманы были набиты губными гармониками разных типов и видов. А полицейский опыт он широко использовал для работы в украинских селах.
День у них начинался в восемь утра.
Отто растапливал плитку, привезенную из Нюрнберга, и начинал готовить завтрак. У него всегда что-то шипело на сковородках и в кастрюлях.
Адольф садился возле дома на завалинке и наслаждался звуками военных маршей.
Фриц становился под липу и воображал, что находится в тире. От ствола яблони отлетали куски коры, падали ветки.
Стрельба и музыка продолжались, пока Отто, как распорядитель бала, не оповещал камрадов, что завтрак готов.
Следя за тем, как Фриц прячет в ящик свои пистолеты, Адольф говорил:
— Фриц, будь приятелем, вот этот… — и дотрагивался до одного из пистолетов. — На память!
Фриц чувствовал себя, как при встрече с грабителем на большой дороге:
— Что ты, что ты! Это же бельгийский. Мне его…
Он быстро сгребал оружие в ящик, а Адольф убеждался, что подарка от приятеля не получит. Чтобы загладить неловкость, он спрашивал:
— Как думает господин Фриц: наши Москву взяли?
Господин Фриц безусловно ничего не думает. Ему и так хорошо. Довольно того, что за него думает фюрер.
Завтракали они долго и молча. Только и слышно было, как трещали куриные кости, будто там работала льнотрепалка.
В это время во двор входил Лукан. Останавливался у порога, как охотничья собака, делающая стойку.
Василек наблюдал за его жалкой фигурой, смеялся одними глазами и нетерпеливо ждал того, что совершалось каждое утро.