— Выходи! — скрипит его голос.
Ошеломленный Василек едва не поднялся на ноги, забыв на мгновение свое решение притвориться глухонемым. К счастью, тело его словно застыло, и он не смог даже пошевельнуться.
— Выходи! — скрипит голос так же лениво и неумолимо, как и в первый раз.
Василек успел уже опомниться.
Человек заходит в конуру, берет мальчика за воротник, бесцеремонно ставит на пол и толкает к выходу.
…Войдя в комнату, Василек жмурится от яркого света.
За столом сидят гитлеровцы. Их пятеро. Василек вздрагивает: один из них очень похож на Отто. Они курят вонючие сигары, с интересом, как какую-то диковинку, рассматривают ссутулившегося мальчика.
Они почти ласковы. Вот тот даже усмехается.
Чего же им не усмехаться! Ведь с ног сбились в поисках подпольщиков. Несколько раз нащупывали ниточку: схватят, потянут, а она и порвалась. Никак не могли дотянуться до самого клубочка. И вот теперь они уже нащупали клубок!
Один из немцев, видно старший, сладенько улыбаясь и показывая пухлой рукой на стул, приглашает:
— Садите, мальтшик…
Василек думает о том, что ему делать. Немец еще выразительнее показывает на стул, и тогда Василек пристраивается на краешек.
Старший открывает коробку шоколадных конфет:
— Кушайт, мальтшик. Хорош, хорош! Вкус…
Василек даже не глядит на коробку.
Спрятав улыбку, немец откидывается на стул и, напрягаясь, отчего его лицо становится похожим на печеное яблоко, говорит:
— Форнаме, мальтшик, — то есть имя, мальтшик?
Василек с удивлением рассматривает мундир другого немца, с белым черепом на рукаве, и, кажется, не слышит вопроса.
Старший с деланным недовольством роняет:
— Много русски мальтшик, но такой глюпый и невоспитани мальтшик не видель никогда.
Потом буркнул что-то другому, и тот заговорил по-русски:
— Ты должен быть умнее. Только поможешь себе. Ведь ты это не сам придумал. Скажи только, кто тебе все это дал, кто тебя научил этому. Скажешь правду — господин домой отпустит, к мамке. Не скажешь правды — сделает капут.
Василек хочет крикнуть им в лицо, что пусть десять раз сделают ему «капут», но он не скажет ни слова. «Почему же они не понимают, что я глухонемой?» думает он. Он так занят этой мыслью, что и действительно не слышит переводчика.
— Так вот начнем. Скажи нам: как твое имя и фамилия и откуда ты?
«Нашли дурака!» думает Василек и удивляется: как это он отгадал, о чем они его будут спрашивать? Невинными глазами, будто не слыша вопросов, он разглядывает старшего; тот утомленно опустил на руки голову, словно его совсем не касается то, что скажет Василек.
Внезапно старший отрывает руки от лица, злыми глазами сверлит Василька. Потом кричит:
— Может, мальтшик будет говорили, где браль это?
Он поднимает со стола газету, и Василек видит две батареи и рассыпанные палочки шрифта.
Все это так напоминает ему о другом мире, что он чуть не кричит: «Пустите меня, пустите! Я жить хочу, жить!..» Но сразу приходит в себя. Отводит глаза от этих дорогих сердцу предметов и смотрит в окно. Через головы допрашивающих видит синий кусочек неба.
«Какое оно хорошее, какое оно синее!» думает он, может быть впервые за свою недолгую жизнь заметив всю прелесть ясного неба. Он не видит, как от злости перекашивается лицо старшего, как разъяренный фашист швыряет коробку конфет.
— Развязать язык щенку! — хрипит он.
Василька хватают за руки, как ягненка, и волокут в другую комнату.
«Мстите и моей рукой!»
Солнце, большое и горячее, стоит низко над землей, палит нестерпимо. Василька словно кто-то жжет огнем. Ему хочется спрятаться в тень, но вокруг нет ни деревца. Хоть бы ветер дохнул долгожданной прохладой!.. Но нет и ветра. Во рту у него пересохло. Но ни речки, ни озера, ни даже маленькой лужи, из которой можно было бы утолить невыносимую жажду… Сухими глазами он оглядывается вокруг и стонет: огненные лучи солнца сейчас, кажется, выжгут ему очи.
Вдали появляется мать. Он узнает ее. Узнал бы безошибочно среди миллионов других! Видит ее печальное, все в глубоких морщинах лицо и удивляется, что она так быстро постарела. Добрые глаза с болью и сочувствием смотрят на сына. Она идет медленно, придерживая на плечах старое, почерневшее коромысло и уравновешивая тяжелые ведра. Прозрачная вода переливается через края, каплями падает на землю.