— Бороться нужно, иначе житья не будет от проклятых фашистов!..
Мало осталось после этой ночи в селе семей, которые не стали бы партизанскими. С отрядом ушло в леса более ста человек.
Оставшиеся со страхом ждали наступления нового дня.
В комнатушке Тимки было людно. Здесь были Мишкина мать, соседи.
— Если что — за Днепр пойдем, — решили они.
У Мишки и Тимки в эту ночь было немало работы. Они остались в селе, чтобы, когда понадобится, вывести в лес людей. Вместе с детьми и взрослыми они дежурили всю ночь, внимательно вглядываясь в снеговой простор и прислушиваясь к каждому звуку.
Фашисты появились как раз тогда, когда люди начали думать, что все обойдется хорошо.
Первыми увидели большую вражескую колонну дети, которые беспрерывно дежурили на уцелевшей пожарной вышке. Они начали колотить по куску рельса, висевшему на вышке. Пронзительный звук, нарушивший утреннюю тишину, иглой кольнул в сердце каждого, поставил всех на ноги.
Село закопошилось, как муравейник, которому угрожало наводнение. Мишка, запыхавшись, влетел в хату к матери Василька:
— Собирайтесь, тетя, идут!
Мать посмотрела на мальчика удивленно, словно он предлагал ей что-то невероятное, и отрицательно покачала головой:
— Никуда не пойду. Буду ждать Василька.
Лицо Мишки перекосилось болью. Он хотел сказать женщине всю правду, по было так жаль ее, что язык не поворачивался. Он умоляюще заглянул ей в глаза:
— Фрицы ж идут! Знаете, на что они способны?
— Не боюсь я их. А придет Василек…
— Не придет, тетенька! — отчаявшись, не сказал, а простонал Мишка.
В первое мгновение мать будто не расслышала его слов. Потом с трудом вдохнула в себя воздух, словно просыпаясь. Зрачки ее расширились. Она подняла голову и спросила тихим, свистящим шепотом:
— Как «не придет»?
— Его…
— Убили?
— Поймали.
Мишка закусил губу, чтобы не разрыдаться. Но предательские слезы сами брызнули из глаз.
Крепко сжав губы, мать тряхнула седой головой, словно отгоняя страшное горе, и медленно, как слепая, начала одеваться. Молча стала среди хаты, прощальным взглядом окинула стены. Потом она подошла к столу, собрала фотографии детей, завернула в платок и спрятала у сердца. Еще раз тяжелым взором обвела родное жилище и решительно направилась к выходу.
— Идем, сынок! Веди меня к ним… — прошептала она.
Когда они вышли за село, Мишка осмотрелся. На той стороне села стояли машины. Из них выскакивали зеленые фигуры, которые быстро разбегались по полю. Зайти в село с ходу фашисты побоялись.
К Соколиному бору группами и поодиночке спешили люди, словно птицы в теплый край. В одной группе Мишка заметил мать Тимки и свою, которая несла на руках Верочку.
…Гитлеровцев привел Лукан.
— Там все партизаны! — жаловался он в полиции. — В меня стреляли из окон. Не проучишь их — нельзя будет дальше управлять селом.
Теперь Лукан торжествовал.
Он ехал в первой машине и думал: хорошо, если бы все село увидело его сейчас! Тогда появились бы и страх и уважение. Но чем ближе они подъезжали, Лукану все больше начинало казаться, что из-за снежных сугробов вот-вот засвистят пули, полетят гранаты. С напряжением и страхом всматривался он в каждое пятно на снежной равнине.
Его ободрял только шум шедших за ними машин. Впереди фыркал и скрежетал броневик.
Окружив село с трех сторон, фашисты открыли стрельбу; броневик вступил на первую улицу. В селе, казалось, уже не было ни одной души.
Войдя в село, каратели, перебегая из хаты в хату, от землянки к землянке, выгоняли на снег и мороз полураздетых стариков и детей и в таком виде гнали их к школе. Поджигали хаты, подрывали землянки гранатами. Село окуталось дымом, все стонало от частых взрывов.
Лукан чувствовал себя именинником: он наводил порядок! Стариков и детей согнали в хату больного Афиногена Павловича. Затем больных собрали под стеной школы…
Вокруг землянки, расположение которой теперь уже не являлось тайной, молча стояли люди. На вершине дуба, как большая птица, сидел Тимка. Все вслушивались в шум, доносившийся из села. Хлопали выстрелы, слышались глухие разрывы гранат.
— Горит? — спрашивали снизу.
— Горит! — доносилось сверху.
— Всё село?
— Всё.
— И на Гребле?
— Горит.
— А Шрамов угол?
— Горит.
— А Бабаевка?
— Горит.
— А Шуляков?
— Всё горит.
Мишка достал из землянки почерневшую от ржавчины винтовку, надел через плечо пулеметную ленту с блестящими патронами. Люди поглядывали на мальчика с надеждой.