– Все, пошел я, – покачал головой шурин. И, приняв окончательное решение, добавил: – По ту сторону горы дорогу строят. Слыхал сейчас взрывы? Ухожу туда. – И он зашагал прочь.
– Чего глупить-то! Ну куда ты? – попробовал урезонить его Сейид, но шурин уже не слушал, он уходил все дальше. Поравнявшись с колючим кустарником, он свернул в сторону, чтобы не встречаться с учителем Зейнальпуром, двигавшимся ему навстречу.
Учитель, увидев его искаженное яростью лицо, невольно задался вопросом, чем вызвана эта ярость. Он миновал кустарник, который уже не отбрасывал тени на дорогу: солнце спряталось. Сейид все еще копался в саду. Учитель подошел ближе:
– Что-нибудь случилось?
Эти слова послужили ему одновременно и приветствием, и вопросом. По ущелью опять прокатился грохот.
– Завидно ему, что сестрин муж разбогател.
– А меня зачем поминал? – поинтересовался учитель.
– Он говорил, мол, холм раскапывают, расчищают – не к добру это, говорит.
– Да ведь он сам, кажется, сказал, что собирается на строительство дороги, туда, за гору, – пожал плечами учитель.
Редкий мелкий снежок тихо ложился на листья. Сейид, не прерывая работы, откликнулся:
– Ладно, чего говорить… Такой уж человек.
– Он парень хороший, да горяч больно, – заметил учитель. Эта беспристрастность и снисходительность человека, стоящего выше мелких дрязг, не были врожденными, органичными чертами характера учителя, не были они и результатом его большой учености – их подсказывала ему хитрость стяжателя.
Сейид, однако, стоял на своем:
– Грубиян он неотесанный, вот кто. Разве это дело – озлился и убежал!
Опять по ущелью раскатился гром.
– Здесь мы на свет появились, здесь выросли, – продолжал Сейид, – куда нам идти отсюда? – Он выпустил лопату и, раскинув по сторонам руки, всем своим видом являл живую картину, отвечавшую на этот вопрос.
– Он тоже не уйдет, – возразил учитель.
– Человеку терпение назначено, – говорил Сейид. – Из поколения в поколение деды наши терпели, все сносили, выдерживали, а мы, значит, в бега кинемся?
– Да не уйдет он!
– Куда нам идти?…
– Горячий человек никуда не уйдет, – заключил учитель. – Так, пошумит только. – И отправился дальше.
Сейид снова взялся за лопату. День клонился к вечеру. Он знал, что до темноты, до ночного дождя ему нужно выкопать еще много ям для саженцев.
38
Крестьянин был в длинном кожаном пальто на больших блестящих пуговицах. Пальто доходило ему чуть ли не до пяток, икры были стянуты высокими сапогами для верховой езды. Коня не было, но на каждом шагу позванивали шпоры, поскрипывали кожаные подошвы. Одна рука располагалась на животе, где-то между складок пальто, другую, сжимавшую хлыст, Он заложил за спину. Учитель следовал m ним шаг в шаг, дабы не прозевать удобный момент, а паренек – поклонник искусства, по причине жестокой простуды замотавший себе шею и нос необъятным шерстяным шарфом, шел в некотором отдалении от них обоих; изнуренный насморком, он все время то чихал, то готовился чихнуть.
Сад на склоне холма напротив них стоял весь в золоте. По мере того как они сходили вниз, скрываясь под пологом листвы, она теряла прозрачность, казалась вырезанной из фольги, зато потемневшие старые древесные стволы обретали в золотистом сиянии листьев новый оттенок. Крестьянин шагал твердо, очень довольный своим костюмом, сапогами, шпорами и хлыстом. Учитель сказал:
– Все это мы ликвидируем.
Крестьянин сжал губы, напыжился, приподнимая левую бровь, и качнул головой.
– Дом, который мы здесь возведем, должен отвечать духу эпохи, – провозгласил учитель.
– Кому отвечать? – не понял крестьянин.
– Духу нашего времени, – пояснил учитель. Он немного помедлил, выстраивая свои слова в боевые шеренги, и продолжал: – Но не следует ни в коей мере пренебрегать национальными традициями, наследием былых веков – они должны стать основой наших действий, нам надо черпать вдохновение в прошлом. В качестве подлинного фундамента…
Крестьянин прервал его речь нетерпеливым вопросом:
– Зачем все это надо? Учитель опять забубнил:
– В качестве прочной и твердой базы…
С возрастающим раздражением человек опять оборвал его:
– Я сказал тебе: рассказывай про дом! Сколько можно болтать?…
Господин Зейнальпур вынужден был притормозить. Он и правда взялся разъяснить хозяину план его будущего дома, однако все его внимание было устремлено на собственную персону, на представившийся удобный случай себя показать. В сущности, и говорил-то он для себя, а крестьянин служил лишь поводом, чтобы высказать вслух общие фразы, которые он считал своими собственными. Его прежняя работа сводилась к напыщенным речам и избитым выражениям, вот и теперь для изложения своих идей он настроился произнести речь. Празднословие не сталкивается с трудностями. Празднословие пользуется выражениями загадочными и таинственными. Ведь, если отбросить таинственность, надо будет приводить доказательства, мистика же не нуждается в аргументации. Но стоит привести хотя бы один довод, как тотчас возникает необходимость в другом. Однако, как ни прискорбно, обычай приводить доказательства получает все большее распространение; хотя что может быть опаснее и утомительнее, чем убеждать при помощи аргументов? Ведь от этого вера начинает казаться менее достойной, чем взгляды. Вера требует чуда, а убеждение – мысли. Размышлять трудно, готовые же формулы отлично сохраняются в памяти. Формулы, чудеса и заклинания проще в применении, они быстрее приводят к результатам. Загадочные и витиеватые речи срабатывают безотказно. И учитель снова пустился по знакомой дорожке:
– Все это мы искореним, перевернем весь холм. Срубим ему маковку, расчистим все…
Из-за кожаных складок плаща голос крестьянина прозвучал нетерпеливо и жестко:
– Я про дом говорю, а он все про холм ладит! То сделаем, другое… Давай рассказывай насчет дома.
Зейнальпур живо исправился:
– Надо выстроить внутренние покои дома, отвести место для бани, для кухни и всего прочего. Но при этом следует помнить и о внешней стороне. Ведь именно она привлекает внимание, отображает динамизм традиции…
Желая загладить свой промах, первую часть своей речи учитель проговорил обычным тоном, когда же очередь дошла до таких слов, как «динамизм традиции», голос его вновь обрел трубный звук. Но тут терпение крестьянина лопнуло, и он воскликнул, потрясая кулаками:
– Какой еще динамит?! Самое главное – чтоб снаружи выглядел. Внутренний покой, говоришь? Люди на дом снаружи глядеть будут. Снаружи, понял? – При этом он с особым нажимом произнес слова «снаружи» и «глядеть». Огорченный учитель только и сказал:
– Но люди уже видели…
– Больше не увидят, – отрезал крестьянин.
Зейнальпур, придя в замешательство от грозной категоричности ответа, погрузился в размышления, а потом, собрав всю свою мудрость и почтительность, сказал:
– Конечно, прежде чем изнутри отделывать, надо сначала снаружи все сделать. Вы правы. В конце концов, внутренняя часть дома – это будни. А вот снаружи надо все устроить наилучшим образом.
Крестьянин кивнул. Он наслаждался облегавшей его скрипучей кожей, своей твердой поступью, которую сопровождал звон шпор, ощущением хлыста в руке. Он был доволен.
– Чтоб красиво было, – изрек он. – Мрамором облицуем или кафелем?
– Зависит от срочности, – ответил учитель.
– Чего? – не понял крестьянин.
– Вы побыстрей желаете?
– Да, желаю, – утвердительно кивнул тот. Зейнальпур призвал на помощь новейшую информацию:
– Тогда нужен пластоформ.
Крестьянин вслушивался в тонкий звон шпор. Зейнальпур пустился в объяснения:
– Пластоформ издали кажется похожим на камень. А облицовку им можно произвести очень быстро.
– Фир… форменный?
Зейнальпур не понял, о чем тот спрашивает, так как человек в это время повернулся и направился к одной из женских фигур, которую как раз устанавливали, к той, что держала в руках факел. Он переспросил: