— Пошли в комнату, — сказал Кузякин, подбирая в коридоре тяжелую сумку с капельницей и штатив, на котором она будет держаться, если придет Медведь.
В комнате было почище. Хозяин квартиры спал без простыней, да и мебели у него в комнате не было, не считая стола без скатерти, почти пустого шкафа, такой же пустой книжной полки, одного стула, вот этого дивана, продавленного кресла и нескольких икон, любовно поставленных на угловой полочке между выцветшими обоями. Под иконами была и лампада, но она потухла. Кузякин сел в кресло, а Хинди на диван, и они стали ждать. Тучи за окном разошлись, но луч клонившегося к закату солнца не мог толком пробиться сквозь стекло: если на пыль сил у Петрищева хватало, то окна он не мыл уже много-много лет. И никто ему их не мыл, никому он, наверное, не был нужен.
— Я все забываю: ты к Актрисе ездила? — вспомнил Кузякин.
— Ездила.
— На студию? — Ему страшно хотелось спать, он же не спал накануне в ГУВД.
— Да.
— Ну и что, она в самом деле судью там играет?
— Судью.
Кузякин понял, что разговорить Хинди сегодня не удастся, да ему и самому не очень хотелось болтать, просто надо было как-то разогнать звуками мертвую тоску этого дома, в котором не хватало только гроба с покойником посреди комнаты.
— Если ты будешь такой букой, тебя не возьмут учиться на актрису, — сказал он.
— А я и не хочу, — сказала Хинди. — Я передумала. Там тоже все вранье. Поработаю еще год сестрой и пойду на врача учиться. Врачом прикольно. Или хинди дальше пойду учить, тоже прикольно. То и другое вместе — времени не хватит, а то в медицинском сложно…
— Врачом лучше, — подумав, сказал Кузякин. — Там опять только слова, хотя и по хинди, а врач — он руками работает. Руками ведь не соврешь.
— Руками тоже можно, — сказала Хинди.
«Откуда она знает?» — успел он подумать, а вслух сказал:
— Головой. Вот головой — это да. Одно вранье, лукавство…
— Сердцем, — подумав, сказала Хинди.
Кузякин с осторожностью поерзал в кресле, готовом каждую минуту развалиться, и посмотрел на нее. Какая же она была удивительно чистая и светлая, как будто, вопреки всем законам оптики, она все же притягивала к себе солнечный луч из-за грязного окна. Сама мысль о том, что можно вот сейчас подойти и взять за руку ангела, показалась Журналисту кощунственной. Только свет, свет!.. Хинди увидела, как Кузя валится в кресле набок, засыпая. Она подождала, осторожно ступая, взяла с дивана сомнительной чистоты подушку и пристроила между головой Журналиста и стенкой, потом решилась и поцеловала его в макушку повыше хвоста.
— У… — промычал Кузякин. — Хинди…
Значит, он ее узнал, он, значит, чувствовал, что она здесь, хотя и не проснулся.
Понедельник, 31 июля, 20.00
Сверившись с картой, Ри без труда нашла улицу Космонавтов. Церковь стояла в глубине за сквером, его мокрые скамейки были пусты, хотя дождь уже кончился. Она прикинула, что вряд ли Петрищев сейчас пойдет в церковь, скорее просто добредет посмотреть, неизвестно зачем, а внутрь войти не решится. Но она, конечно, все равно обогнала его на машине, хотя и заехала поужинать в «Пиццу-хат», и теперь, если вообще был хоть какой-то шанс, следовало ждать.
Она заперла машину и решилась пока зайти в церковь, посмотреть на этого отца Леонида, если он там. Он был там, Ри почему-то сразу поняла, что это он; он важно смотрел через нарочито немодные очки и размахивал в полупустом храме какой-то штукой, из которой понарошку шел дым. Ри никак не могла вспомнить, как это называется. Господи, какая лажа, отстой голимый… Поп что-то бубнил, там еще кто-то пел, но слова были непонятны. Глаза икон определенно не видели Ри или просто ее не замечали, она была им неинтересна. Лица у святых были суровы, но нарисованы слишком правильно и ровно ничего не выражали.
Ри вспомнила, что говорил Кузякин о ее собственном лице, будто бы оно обещает кому-то какое-то совершенство, — нет, он не врал, конечно, он просто многого не знал. Ей и раньше приходилось на Пасху ходить в церковь с Сашком и его братвой, и она была в курсе, что здесь полагается каяться в грехах. Но ее грехи были таковы, что каяться в них представлялось ей делом безнадежным. Будь она на месте Бога, она бы такого не простила, думала Ри. Ну и хорошо, что его нет. А вдруг есть, тогда худо, тогда шансов вообще никаких.