Мама была немного смешной в кислородной маске. А еще мама была бледной, но тоже смелой, и в обморок она явно не собиралась падать. Потому что ей полагалось присмотреть за сыном.
Кит улыбнулся ей, и всем видом показал, что ему не страшно. Мама сунулась было к нему — поцеловать за это! — но едва не тюкнула сына в глаз маской. Она, кажется, даже засмеялась в маску, — получилось смешное «гу-гу-гу», — и погладила сына по руке: «Молодец!» Потом она отвернулась оценить общую обстановку — и Кит воспользовался этим: он быстренько потрогал-таки светящуюся дугу на обшивке.
По телу словно понеслась орда кусачих муравьев… но надо было вытерпеть…
И вдруг позади раздался короткий, страшный треск, рвущий барабанные перепонки. Где-то позади, в хвосте, полыхнуло ярко сиренево, отдавшись вдоль салона сполохом и гулким, масочным вскриком пассажиров… и все… тишина!
Лайнер летел. А двигатели не гудели… Или это в ушах у Кита заложило?
«Не, не заложило… Это хвост вместе с турбиной отвалился… или отваливается…» — сначала беспечно, потом по-деловому, а потом… нет, не панически, но уже до смерти понятно осознал Кит…
И теперь весь лайнер могло спасти только одно… вернее только один…
Но Кит все еще сидел оцепеневший, точно соответствуя первой стадии восприятия большой-пребольшой катастрофы.
Мама, как и все, кто мог, судорожно оглянулась назад, в проход. А потом посмотрела на Кита и снова погладила его по руке: мол, все окей, хвост не отвалился, летим дальше. Только рука мамина была влажной и очень холодной, а пальцы ее дрожали, как под током…
И ток ударил…
И Кита вышвырнуло из кресла, прямо как из катапульты военного истребителя. Только без самого кресла… Он сорвал кислородную маску и не перелез, а прямо перепрыгнул через маму, оттолкнувшись ногой от сиденья, а рукой от спинки.
— Мама, извини, я — быстро! — крикнул Кит, сразу отскакивая подальше, чтобы мама не успела схватить его за руку или хоть за рукав джинсовой куртки.
Он понесся в хвостовую часть салона. Пассажиры, такие жутко смешные и трогательные в кислородных масках, смотрели на него… как смотрели? Как на снежного человека, йети, несущегося по салону авиалайнера. А как же еще?!
А самые страшные глаза были у стюардессы и стюарда, застывших там, в самом хвосте самолета… как в подсвеченном аквариуме. Потому как видны были они за фосфоресцирующей сиреневой мембраной… такой до боли знакомой. Контур! Это был контур!
Глаза бедной аквариумной стюардессы, глядевшей испуганно на Кита, будто готового протаранить её лобовым ударом, становились все больше и больше, и Киту уже представлялось, что, пробив собой контур, он попадет не в какое-нибудь прошлое, а прямо в глубины ее воспаленного воображения.
За пару шагов до контура он не выдержал — зажмурился. Но хода не сбавил. И вылетел! Провалился… в жуткий холод!
И в ослепительную белизну!
Глава вторая
с одним неудачным расстрелом, одной неожиданной романтической встречей и одной таинственной голограммой
Молнией пронзила мысль, что хвост у лайнера все-таки отвалился — и он падает прямо в тучу…
Туча сочно хрустнула, когда Кит плюхнулся в нее лицом, и оказалась глубоким, чистым снегом.
Кит вскочил, судорожно утер лицо и огляделся.
…Были высокие и редкие сосны кругом, но, вместо барской усадьбы князей Веледницких, поблизости стоял большой и темный бревенчатый дом. Дача, что ли?
Пахло настоящей зимой, и это было главным доказательством, что зима здесь — на самом деле.
Где-то поблизости тихо догорала граммофонная мелодия «Последнего рейса», на которую теперь уже можно было не обращать внимания.
Снежная влага жгла лицо. Кит вытер ее рукавом.
— С новым одна тысяча девятьсот восемнадцатым годом вас, Никита Андреевич! — как-то совсем не по-детски, сухо, злорадно и довольно обреченно поздравил его какой-то очень взрослый, но опять же, до боли знакомый голос.
Голос князя Георгия Януариевича Веледницкого, кого же еще!
«Это какой-то нехороший год был… война, разруха», — только и вспомнил Кит, а вслух заценил:
— Ну, блин, нашли время!
И сам удивился, насколько буквально можно было понимать сейчас это выражение!
Князь и вправду стоял рядом, на снегу… Он показался Киту каким-то чересчур взрослым — ну, как-то чересчур старше того «пятнадцатилетнего капитана», с которым Кит расстался в прошлом году, и был одет в какую-то старинную военную форму с двумя ремешками, пропущенными под погонами, и в фуражке. На боку у него висела большая, пухлая, кожаная кобура.