Признаюсь, что в этот критический момент самообладание, которым я заслуженно гордился, меня покинуло. Бросившись к выходу, я уронил и второй канделябр, упавший с не менее страшным грохотом. Но, что самое странное, человек в парике даже не обернулся. Голова его была по-прежнему слегка склонена набок, а правая рука продолжала выводить что-то на лежавшем перед ним листе бумаги.
Ужасное подозрение зародилось в моем постепенно вновь обретавшем способность к дедуктивному мышлению мозгу. Я осторожно обошел вокруг письменного стола, взглянул в лицо незнакомцу — и не поверил своим глазам. Передо мной сидел искусно сделанный восковой манекен, его пустые безжизненные глаза смотрели сквозь меня. А правая рука с зажатым в нем гусиным пером с издевательским автоматизмом продолжала размеренные движения, как бы имитируя процесс письма.
Самое странное, однако, заключалось в том, что лицо манекена показалось мне знакомым. Я, несомненно, где-то уже видел этого человека в камзоле и батистовой рубашке с белым, завязанным бантом галстуком на груди. Только много позже, когда волнения этого дня были позади, я вспомнил о последнем поединке Холмса с профессором Мориарти — там тоже фигурировал восковой манекен, в которого профессор стрелял из духового ружья.
Однако времени для того, чтобы предаваться размышлениям на отвлеченные темы, у меня явно не было. Развитое чувство здравого смысла (по мнению мамы, — влияние осторожной, прожившей непростую жизнь бабушки) подсказало мне необходимость безотлагательно покинуть сцену, на которой только что развернулись столь неординарные события. Но здоровый авантюризм, воспитанный, по мнению мамы, отцом, и унаследованное от деда чувство долга побудили меня задержаться у письменного стола. Конечно, рыться в чужих бумагах было не в моих правилах, но лежавшая на столе связка старых, пожелтевших от времени газет не могла не привлечь моего внимания. Тем более, что на той, что находилась сверху, значилось упоминание о нашей деревне Глухово! Не отдавая себе отчета в своих явно безрассудных действиях, я быстро схватил газету и поспешил к выходу.
Однако на пороге рыцарской залы, как я стал уже мысленно называть соседнюю с кабинетом комнату, меня остановила тяжелая рука, которая легла мне на плечо.
— Не пора ли нам познакомиться, мой юный любознательный друг, произнес спокойный низкий голос у меня за спиной.
Глава 3. Кот мадам Толстой
Пока я шел по следу кузена в "Архангельском", мой друг Кирилл — доктор Ватсон — тоже не терял времени даром. Имея поручение организовать слежку за мадам Толстой он, будучи человеком добросовестным, с утра залег в лопухах у щели в заборе, разделявшем наши дачные участки, с биноклем, блокнотом и карандашом в руках. И обратил внимание на одну странность. Кот слушался только команд, отданных по-французски. К примеру, когда хозяйка говорила ему "брысь", кот и ухом не вёл. Но стоило мадам Толстой произнести " Va t'en, roitelet de Naples"[1], как кот спрыгивал с её колен и обиженно удалялся в сад.
Кот обладал еще одной не менее странной привычкой. Обидевшись на хозяйку, он неизменно выходил, раздраженнно виляя хвостом, за калитку и брел на поросший крапивой пустырь. Там он подходил к старому дереву, зачем-то долго скрёб лапой траву рядом с ним и без сил простирался на землю. В этом положении он мог часами оставаться абсолютно неподвижным. Стоит ли говорить о том, что тренированный мозг Ватсона в это время работал особенно напряженно. А интеллектуальное напряжение, как известно, рано или поздно требует разрядки. Короче говоря, Ватсону, как, впрочем, и его знаменитому предшественнику, и раньше случалось засыпать в самых критических обстоятельствах. Но на этот раз…
В тот день сон перенес Ватсона на ступени широкой каменной лестницы, уходившей в таинственную темноту. Оглядевшись, он понял, что находится в старинном замке. Самое странное, что ступенькой выше лежал никто иной, как старухин кот.
— Мюратик, Мюратик, кис-кис-кис, — позвал Ватсон кота, вспомнив, как его называла мадам Толстая.
Кот, величественно распростертый на каменных ступенях, даже не пошевелился.
Ватсону, достаточно долго наблюдавшему за тем, как происходило общение мадам Толстой с котом, ничего не оставалось, как мобилизовать свои скудные познания во французском языке.