Пролежав в полном молчании несколько часов, Грей почувствовал, что желудок его настойчиво требует какой-нибудь пищи. Когда же Кинг, сходив в лесок, принес оттуда каких-то плодов и нахал их есть, с аппетитом причмокивая — муки голода стали просто нестерпимыми, и Грей решился снова обратиться к своему мучителю.
— Я должен что-нибудь есть, чтоб не умереть от голода…
Кинг, прожевывая что-то, с виду несказанно аппетитное, любезно согласился.
— Ты прекрасно знаешь, что в моем «загоне» ничего нет.
— Почему же? Ты можешь ловить и есть рыбу; на камне, к тому же, есть масса чудных слизняков. Мне, помнится, приходилось читать, что они очень питательны. Возможно, что на вкус они и не совсем приятны, но человек в твоем положении не может быть привередливым и ожидать для себя на ужин каких-то гастрономических изысков.
Грей еле сдерживался от желания кинуться на Кинга и начать душить его… К тому же он понимал, что такое намерение заранее обречено на полное фиаско, потому что мускулы Кинга были подобны стали и с их помощью он всегда сумеет восстановить нарушенное «status quo».
— Дай мне есть и возьми себе весь чек.
— Неужели ты собираешься завтра покончить жизнь самоубийством? Я никогда не простил бы себе этого. Я могу накормить тебя, взяв с тебя надлежащую плату. Стоить это будет 20 000 долларов. Но ты можешь удовлетвориться половиною рациона и таким образом сделаешь маленькую экономию.
Делать экономию Грею было не под силу, и он наелся плодов, которых принес ему Кинг, а также съел кусок жареного мяса какой-то неосмотрительной птицы, которую Кингу удалось подбить камнем и зажарить в раскаленных углях костра.
Наевшись, он глазами загипнотизированного боа-констриктором кролика смотрел, как Кинг вытащил из кармана кисет и осторожно, стараясь не просыпать ни волокна драгоценного зелья, скрутил себе папироску и с наслаждением втянул в легкие табачный дым, выпуская его тонкими струйками и масляными от наслаждения глазами следя, как он тает в вечернем воздухе.
— Продай мне одну папироску, Эдди, — заискивающим тоном попросил он.
Кинг возмущенно поднял руки вверх.
— Боже великий! Это уже переходит все границы. Тебе мало того, что ты лежишь на мягком песке… Тебе мало того, что ты сыт, мало того, что напоен, мало того, что вместо того, чтобы работать (ведь труд облагораживает человека…) ты отлеживаешь себе бока, нет, тебе надо еще курить. Это, знаешь, просто нахальство! Ты не можешь сдерживать свои животные инстинкты… Вместо суровой, достойной и простой жизни — ты требуешь еще роскоши, беспрерывных удовольствий. Воля твоя, но если ты непременно хочешь распускать себя и потворствовать своим низменным инстинктам, — я не могу взять за папиросу меньше, чем 100 000 долларов.
Грей, которому нестерпимо хотелось курить, не решился на такое «гусарство». Он лег и, закрыв глаза, почувствовал физическую и нервную усталость от всего пережитого. Заснуть ему, однако, не удалось.
Кинг, наломав себе пушистых пальмовых листьев и устроив чудное ложе, улегся тоже, не переставая высказывать вслух свои мысли.
— Ха; что сталось бы с человечеством, если бы мы, работники и творцы ценностей, не управляли слабою его частью, наставляя, предостерегая и оберегая… Если бы мы не сдерживали их животных инстинктов и не наставляли их на «путь истинный»? Они рады только бездельничать, пользуясь теми благами, которые создаем мы, истинная элита, настоящие вожди и вдохновители прогресса и культуры.
Кинг долго еще бормотал что-то все на эту же тему, пока не заснул.
С Греем дело обстояло намного хуже. Обожженное за день палящим солнцем тело горело и пекло как огнем. Тысячами налетала мошкара, которая немилосердно кусала его, потому что дым от костра, разложенного Кингом для защиты от этих маленьких хищников, до него не достигал. Из песка повылазили бескрылые родственники летающих кровопийц и тоже накинулись на тело бедняги.
Поворачиваясь с боку на бок, расчесывая тело до крови, стеная, бормоча проклятья комашне, Кингу, своей судьбе и всему свету — Грей провел тяжелую ночь и только под утро благодетельный сон сомкнул глазе страдальца. Во сне все время ему снились львы и тигры, которые нападали на него и своими когтями сдирали с живого кожу. Он дрыгал ногами и придушенным голосом по-собачьи подвывал и скулил во сне.