Последние месяцы беременности были настоящим испытанием, она едва могла спать, с трудом вставала со стула, задыхалась, поднимаясь по лестнице. Тем временем Изабелла скользила по замку как нимфа, подчеркивая свои утонченные формы невесомыми полупрозрачными платьями. Вивьен по сравнению с ней казалась себе китом. Она убедила себя, что Изабелла будет провоцировать ее своим вновь обретенным голосом, не в силах противостоять желанию впрыснуть этот выдержанный годами яд в нее при любой возможности. К ее удивлению, этого не происходило, и Вивьен пребывала в растерянности. Пока Вивьен вела ничего не значащие беседы с Джио или Адалиной, Изабелла с достоинством хранила молчание, предохраняющее ее горло после долгого перерыва, поэтому, когда она все же начинала говорить, ее слова действовали на слушателей как гипноз.
Это было пыткой для Вивьен. Чем тише и величавее вела себя Изабелла, тем громче и больше тараторила Вивьен и тем сильнее злилась на себя за то, что не могла умолкнуть.
— Я думала, вы ожидали этого, — сказала однажды Адалина, приводившая в порядок участок у крыльца.
Вивьен стояла рядом с ней, мечтая выкурить сигарету.
— Да, — глухо сказала она; голос ее звучал как у старухи.
Конечно же, она этого ожидала. Она давно была уверена, что Изабелла медленно и терпеливо ведет свою игру. Обретя голос, она могла разрушить свою таинственность. Но этого не произошло. Изабелла продолжала дважды в неделю уезжать с Джио в лабораторию. Она должна была убедиться, что дала им достаточно, чтобы разжечь интерес, но недостаточно, чтобы утолить его. Все это было фальшивым. Вивьен старалась успокоить нервы. Каждый раз, когда открывалась дверь или слышались шаги, она думала, что это Изабелла. Она была словно заколдована страхом снова услышать голос золовки, каждое ее слово — новый удар. Вивьен никогда не думала, что можно так бояться чьего-то голоса. Но слова могли ранить и ранили ее безжалостно. Для слов не существовало границ, им не нужно было разрешение, чтобы атаковать, вцепиться в нее мертвой хваткой, они могли быть произнесены когда угодно, и они ее порабощали.
Мы скажем ей, Джио?
Вивьен никогда не забудет ее злорадства. Она смаковала каждый слог, каждый звук, повергла ее в шок с явным удовольствием. Мы доверим ей свою тайну? Позволим стать членом нашего клуба? А она достойна, ты думаешь?
Нужно было сохранять спокойствие ради ребенка. Врач пугал ее высоким давлением — у Вивьен оно повышалось с каждым днем. Она нуждалась в прикосновениях Джио, в его поцелуе, любом свидетельстве его привязанности. Но ничего этого он ей не давал. А чего она ожидала? Он был с ней вежлив, иногда между ними даже проскальзывало тепло, когда он обнимал ее за плечи или касался живота, и на мгновение она чувствовала себя любимой и защищенной. Но чаще закрывался от нее. В конце концов, он раскрыл перед ней тайну, а она отказалась его понять, она не могла изобразить симпатию к Изабелле даже ради него. Поэтому он стал уходить раньше, а возвращаться так поздно, как только мог. Он смотрел на нее глазами раненого зверя. Она не только ненавидела его сестру, но еще и отвергла все, над чем он трудился с самого приезда в Италию. Она не приняла его прошлое, его семью, травму, которую они перенесли. Вивьен видела все это, понимала, что именно так он все и ощущает, но не могла изменить свое отношение. Если бы ей удалось извиниться, у них был бы путь назад. Но она была не в силах.
Адалина оторвалась от своего занятия, специально чтобы привлечь внимание Вивьен. То, что Адалина собиралась сказать, росло в ней долго, но все равно требовало силы воли.
— Я тоже этого ожидала, — сказала горничная.
Вивьен услышала, как бьется ее сердце, и замерла.
— Я ожидала, что Изабелла заговорит.
Это признание заворожило Вивьен, она не смела сказать и слова, опасаясь, что перебьет Лили и та не станет продолжать. Она чувствовала, что горничной есть что сказать, — и как же она была права!
— Меня совесть замучила, — горячо прошептала Адалина. — В тот день, когда вы упали с лестницы… Когда синьора Изабелла пришла сообщить нам, мне и Сальве, все было не так. С ней что-то было не так. Как она принесла эту новость. Она выглядела возбужденной, счастливой, более живой, чем когда-нибудь. Это было ненормально. Она была взволнована, глаза светились. Ей с трудом удалось написать записку — руки тряслись от адреналина.