Я киваю. Именно правды я и боюсь. Я смотрю на дневник так же, как смотрела ночью. Пальцы тянутся, чтобы открыть его, но гулко бьющееся сердце отговаривает от этого.
— Я не уверена, что хочу знать правду, — говорю я. — Хватит с меня правды.
Макс наблюдает за мной какое-то время, как будто прикидывая, может ли повлиять на мое решение. Видимо, решает, что не может, потому что после этого произносит:
— Это как-то связано с ним?
Я не понимаю:
— С кем?
— Вон с тем парнем, — Макс кивает, указывая на кого-то за моей спиной. — Он наблюдает за нами все время. Знаешь его?
Я иду быстро, но чувствую, что он не отстает. На террасе я сделала вид, что не знаю его. Не хотела, чтобы Макс видел, как я побегу в его объятия.
— Люси!
Он несколько раз звал меня, в последний раз настойчиво, агрессивно, как когда-то выпроваживал из «Кэллоуэй и Купер». Он хватает меня за руку. Я вздрагиваю, поворачиваюсь к нему и делаю вид, что приятно удивлена.
— Ты что, не слышала меня? Я столько иду за тобой.
— Джеймс, привет. Прости… я спешу.
— Куда? — в его глазах серые тучи, скоро начнется шторм; раньше я обожала этот страстный взгляд.
— Мне нужно вернуться на работу, — я лгу, и он об этом знает.
— Кто это был?
— Где?
— Мужчина, с которым ты говорила. Не говори мне, что у тебя новые отношения.
Я в шоке от его тона. Он никогда не показывал себя с этой стороны — злой, беспощадной. Я почти готова, что он назовет меня шлюхой, потаскухой или вспомнит еще какое-то словечко, которым меня ругают в интернете. Сердце замирает. Газеты. Это сегодня. Джеймс знает. Его адвокаты сразу же ему позвонили.
— Нет, конечно, — тихо говорю я. — Мы коллеги.
Джеймс пыхтит:
— В частном поместье?
— Именно.
И вдруг я понимаю, что мне вообще не нужно врать о Максе, нечего скрывать. Но нападки Джеймса вынуждают меня скрывать все и скрыться самой. Клянусь, он никогда таким не был. Все, что он делал, — говорил, как сильно заботится обо мне, водил меня за руку по пустынным улочкам и занимался со мной любовью. Сейчас это был чужой человек. Вне своего окружения, вне своего начальственного кресла в Лондоне он казался обыкновенным. Пришел в той одежде, что и вчера.
— Ты была с ним прошлой ночью?
Это точно не та беседа, которую мне хочется вести посреди площади.
— Джеймс, это обязательно?..
— Да, обязательно.
Я собираюсь ответить, но тут меня посещает мысль. Почему он так прицепился к Максу, если уже знает, что моя история попала на страницы газет? Однозначно, в этом случае его волновали бы вещи посерьезнее. Возможно ли, что Джеймс не знает? Здесь обеденное время, туристы валят толпами в траттории за пиццей и мороженым, а дома ураган только-только разразился. Я представляю себе его советников на срочном совещании. Как мы скажем ему об этом? Можно ли сочинить хоть какое-то опровержение?
Я твердо говорю:
— Ничего не происходит. Я провела прошлую ночь в одиночестве.
Внезапно буря в его глазах утихает. Старый добрый Джеймс снова со мной.
— Прости, — произносит он. — Ты же понимаешь меня, скажи? Такое тяжелое время. Ты — единственное, что удерживает меня на плаву.
— Я понимаю.
— Я не знаю, что делал бы, если бы потерял тебя.
— Не переживай. — Во рту у меня пересохло.
— Хорошо. — Он улыбается и берет меня за руку. — Ты никогда меня не предашь, правда, Люси? Ты на моей стороне, наш секрет только между нами?
Я киваю.
Чем дальше в лес, тем больше дров. Выбираться уже поздно.
Он настаивает на обеде. У меня нет аппетита, и заказанная им паста лингуине прилипает к нёбу. Он болтает, как будто не было нашей разлуки, — о том, как прекрасен город (и как я должна напомнить ему свозить меня в Венецию, Рим и Верону) и как прекрасно быть здесь со мной. Намного приятнее, чем с Грейс. Я мечтаю, чтобы он перестал говорить о ней, даже не знаю, в чем тут дело — в моей трусости или его кретинизме. Снова думаю о его детях. Где они сейчас? Каждый раз, когда жужжит его телефон, а это происходит часто, земля уходит у меня из-под ног. «Футбольные новости», — говорит он или: «Чертов банк». И я снова обретаю почву под ногами.
Когда мой собственный пищит сообщением от Элисон о том, что публикация отложена на завтра, удается немного расслабиться. Кара отложена на сутки. Я знаю, что стоит открыться сейчас и все рассказать, а также то, что я сделала это по доброй воле. Но что мне оставалось делать — от него не было вестей несколько месяцев. Я знаю, что подобная искренность была бы уместна, если бы наша любовь была такой, как казалась, такой, как он говорил. Но не сейчас. Я знаю, что лучше помалкивать.