- Вы только полюбуйтесь, как он воспитан, как деликатен!
- Но, мадам, вы не ответили на мой вопрос, давно ли вы увлекаетесь живописью?
- Не очень... несколько месяцев...
- И большую часть времени вы проводите здесь, в ателье?
- Да. О, это настоящий допрос! - воскликнула она в шутливом тоне. - Судя по тому, как вы спрашиваете, вы плохо знаете женщин. Ведь я хозяйка в этом доме. Спросите меня, чем я была занята вчера в это время - вряд ли я отвечу.
Я, надо вам сказать, большая лентяйка, и мне кажется, что у лентяев время бежит куда быстрее, чем у занятых людей. Большинство, правда, считают, что наоборот... Просыпаюсь я поздно, люблю понежиться в постели; пока встану, пока поболтаю с горничной, а там кухарка приходит за распоряжениями...
Глядишь, уже обедать пора, а я еще толком не проснулась.
- Вы слишком разговорчивы и откровенны сегодня, - заметил Йонкер.
- Хм, я до сих пор и не подозревал, что можно рисовать по вечерам... сказал Мегрэ.
На этот раз супруги явно переглянулись. Голландец нашелся первым.
- Импрессионисты - эти фанатики солнца - возможно, согласились бы с вами, а вот модернисты предпочитают искусственное освещение. По их мнению, оно обогащает палитру множеством полутонов и оттенков.
- Так поэтому, мадам, вы и рисуете ночами? - повторил Мегрэ свой вопрос.
- Смотря по настроению...
- Бывает, что настроение приходит после ужина, и вы простаиваете у мольберта до двух ночи, - не унимался комиссар.
- От вас решительно ничего не скроешь, - мадам Йонкер произнесла это с вымученной улыбкой.
Мегрэ кивнул на черный занавес, которым была задернута застекленная стена, выходившая на авеню Жюно.
- Занавес, как видите, закрывается неплотно. Я уже говорил вашему мужу, что на любой улице среди жильцов найдется хоть один, страдающий бессонницей.
Интеллигенты в таких случаях читают или слушают музыку, ну, а люди попроще сидят у окна...
Теперь Йонкер полностью передавал слово жене, словно чувствуя, что почва ускользает у него из-под ног. Пытаясь скрыть тревогу, он прислушивался к разговору с напускным безразличием и пару раз даже отходил к окну, погружаясь в созерцание панорамы Парижа.
Небо все больше прояснялось, на западе сквозь облака уже проглядывало заходящее багровое солнце.
- В этих шкафах вы храните свои полотна? - спросил Мегрэ.
- Нет... Хотите в этом убедиться?.. Не стесняйтесь, я все понимаю, такая уж ваша служба?
Она открыла один из шкафов: он оказался доверху набит рулонами бумаги, тюбиками масляных красок, какими-то склянками и коробками.
Все было в полном беспорядке, как и на столике. Зато во втором шкафу лежали лишь три холста с подрамниками, на которых еще сохранились этикетки соседнего магазина на улице Лепик.
- Вы разочарованы? Ожидали увидеть здесь человеческий скелет? - сказала мадам Йонкер, намекая, очевидно, на известную английскую пословицу, гласящую, что в каждом доме есть свои тайны - "свой скелет в платяном шкафу".
- Для скелета нужен покойник, а Лоньон пока еще не отдал богу душу в Биша, - нахмурившись, возразил Мегрэ.
- О ком это вы говорите? - спросила мадам Норрис.
- Об одном инспекторе... А скажите, мадам, вы уверены, что в тот момент, когда раздались выстрелы, точнее говоря, три выстрела, вы находились в своей комнате?
- А не кажется ли вам, господин Мегрэ, - не выдержал Йонкер, - что на сей раз вы зашли слишком далеко?..
- В таком случае ответьте на этот вопрос сами. В самом деле, ваша супруга посвящает часть своего времени живописи, чаще всего она рисует по вечерам и, случается, проводит в ателье чуть ли не всю ночь. Но странное дело - здесь почти пусто: ни мебели, ни картин...
- Разве во Франции есть особый закон о том, как художникам надлежит обставлять студии? - поднял брови голландец.
- Где вы видели студию, в которой не было бы ни одного полотна, законченного или незаконченного? Хотелось бы знать, мадам, что вы делаете со своими картинами?
Она с надеждой посмотрела на мужа, как бы предоставляя ему самому найти подходящий ответ.
- Поймите, Мирелла вовсе не считает себя художницей...
Мегрэ впервые услышал ее имя.
- К тому же она весьма взыскательна к себе и обычно уничтожает картину, не окончив ее...
- Минуточку, господин Йонкер... Еще один вопрос - знаю, что надоел, но такой уж я дотошный. Мне случалось бывать в мастерских художников... Так вот скажите - как они уничтожают неудавшиеся картины?
- Ну, разрезают их на куски, потом сжигают или выбрасывают в мусорный ящик.
- А до этого?
- То есть как "до этого"? Я вас не понимаю...
- Неужели? Такой знаток, и не понимаете! А подрамники? Что, их тоже каждый раз выбрасывают? У вас, наверное, так - ведь в этом шкафу три новехоньких подрамника.
- Моя жена раздает иногда свои картины друзьям, те, которые ей более или менее удались...
- Не те ли, за которыми кто-то приезжает по вечерам?
- Когда по вечерам, когда днем. Какая разница?..
- Стало быть, вашей супруге картины удаются гораздо чаще, чем она говорила только что...
- Иногда увозят и другие картины - у меня их много!
- Я вам еще нужна? - спросила мадам Йонкер. - Может быть, спустимся вниз? Выпили бы кофе или чаю?
- Благодарю, мадам, только не сейчас. Ваш супруг любезно согласился показать мне свой дом, но до сих пор не сказал, что находится за этой дверью, - Мегрэ указал на темную дубовую дверь в глубине ателье. - Как знать, не обнаружим ли мы там сохранившиеся образцы вашего творчества?
Атмосфера накалялась: казалось, что даже воздух в комнате наэлектризован.
Голоса звучали приглушенно, отрывисто.
- Боюсь, что нет, господин Мегрэ, - сказал Йонкер.
- Вы уверены?
- Да, уверен. Долгие месяцы, а то и годы прошли с тех пор, как я в последний раз отпирал эту дверь. Когда-то это была комната женщины, о которой вам уже говорила жена. Ну, той самой художницы... Там мы... она, одним словом, она любила отдохнуть там, в перерывах между работой...
- Ах, вот как! И теперь комната стала для вас неприкосновенной святыней!
Надо же! До сих пор не можете забыть?
Мегрэ умышленно перешел на этот тон, надеясь вывести голландца из равновесия.
- Господин Мегрэ, если я нагряну к вам в дом, начну рыскать по углам и докучать вашей жене вопросами, то, смею вас заверить, многое в вашей личной жизни покажется весьма странным, чтобы не сказать больше. У каждого из нас, изволите ли видеть, свой образ мыслей и свой быт, недоступный пониманию посторонних.
Дом этот обширен... Меня мало что интересует, кроме моих картин. В свете мы бываем редко... Моя жена, как вы уже знаете, балуется живописью...
Удивительно ли, что она не придает большого значения судьбе своих картин: она вольна их сжечь, выбросить в мусорный ящик или подарить друзьям...
- Друзьям? Каким друзьям?
- Я вам уже сказал и сейчас могу только повторить: было бы непорядочно и бестактно с моей стороны впутывать совершенно непричастных людей в неприятности, которые обрушились на меня только из-за того, что вчера ночью какие-то неизвестные стреляли у нас на улице...
- Ну ладно, давайте все-таки вернемся к этой двери...
- Не знаю, сколько комнат в вашей квартире, господин Мегрэ, в моем доме их тридцать две. Я держу прислугу - четырех человек. Горничных мы иногда меняем некоторые из них нескромны и позволяют себе слишком много. Человек нашего круга не удивился бы, узнав, что кто-то из прислуги потерял ключ от одной из комнат...
- И вы до сих пор не заказали другого?
- Мне это не пришло в голову.
- Вы уверены, что в доме нет запасного ключа?
- Насколько мне известно - нет... Впрочем, может быть, он где-то здесь и, возможно, найдется когда-нибудь в самом неожиданном месте...
- Вы позволите мне отсюда позвонить? - сказал Мегрэ, подходя к телефону на столике.
Еще раньше комиссар заметил телефонные аппараты почти во всех комнатах: безусловно, в доме был свой коммутатор.
- Что вы собираетесь делать? - спросил Йонкер.
- Вызвать слесаря.
- Я не потерплю этого, господин Мегрэ. Мне кажется, вы превышаете свои полномочия!