С растущим изумлением я заметил, что непонятные и загадочные события, предшествовавшие гибели Процы, казалось, мало интересовали офицера. Мои рассуждения на эту тему либо встречались равнодушно, либо бесцеремонно прерывались.
Помня, однако, о своей роли допрашиваемого и, следовательно, теоретически одного из подозреваемых, я не обнаруживал своего удивления. Когда через несколько минут допрос закончился, я, не забыв обещание, данное Броне, спросил поручика, можно ли мне, как журналисту, присутствовать при допросе остальных. Я ожидал решительного отказа, но поручик сразу же согласился:
— Не вижу никаких препятствий. Можете остаться.
Удивленный и обрадованный, я освободил место и уселся на стул у окна за спиной офицера».
Продолжение записок Хемпеля:
«Никто из отдыхающих не внес никаких новых подробностей. Стереотипные вопросы задавались в банальной последовательности, и ответы можно было предвидеть заранее. Мне уже порядком надоело, и я, должен признаться, был удивлен отсутствием изобретательности и основной, если так можно выразиться, нити в работе следователя.
Поручик довольно быстро закончил допрос Шаротки и вызвал последнего человека. Им был Болеша, спокойный и полный достоинства. Он поклонился офицеру и повторил поклон еще раз, когда тот жестом пригласил его сесть.
После обычного вступления поручик некоторое время разглядывал свои ногти, а потом перенес взор на сидящего напротив Болешу и задал неожиданный для меня вопрос:
— Скажите, пожалуйста, почему вы носите фальшивую фамилию — Болеша?
Тот побледнел и откинулся на спинку стула, как человек, получивший удар в грудь.
Наступило молчание. Протоколист поднял голову и бросил на допрашиваемого короткий взгляд. Наконец, тот, казалось, машинально повторил вопрос поручика:
— Почему я ношу фальшивую фамилию?
— Ну да. Я ведь, кажется, ясно спросил. Слово «фальшивую» я употребляю потому, что вы не изменили фамилии официальным путем.
— Я изменил фамилию во время оккупации...
— Из-за чего?
— Я должен был скрываться.
— От кого?
— От... гестапо...
— А случаем не от подпольных патриотических организаций?
— Это обвинение я решительно отвергаю.
— Раз было так, как вы говорите, то почему после окончания войны вы не вернули себе настоящую фамилию?
— Для этого были причины.
— Какие?
— Что, я обязательно должен отвечать на этот вопрос?
— Как сочтете нужным.
Болеша какое-то время глядел на пол, потом перенес взгляд на меня и, наконец, на поручика.
— Хорошо, я объясню. Только прошу это не разглашать, — он снова посмотрел на меня, как будто давая понять, к кому прежде всего относятся эти слова. Я отвернулся и стал равнодушно глядеть в сторону.
— Я не живу со своей женой давно, как раз со времени оккупации. Жена моложе меня на двенадцать лет. Как я уже сказал, в период оккупации я вынужден был скрываться. Долгое время меня не было дома, и наша семья распалась. Жена не сумела приспособиться к трудным условиям того времени. И, отличаясь красотой, тем более была подвержена соблазнам легкой жизни. Она поддалась этим соблазнам и до такой степени, что скоро стала известной в городе — известной именно с этой, худшей стороны. Когда война окончилась, у меня не было денег на развод, а позже мы уже не жили вместе, я просто не придавал этому значения. У меня были фальшивые оккупационные документы, которые я и использовал, не желая возвращать себе скомпрометированную фамилию. Вот все.
— А почему вы не узаконили новую фамилию?
— Опасался, что придется объяснять подлинные причины перемены.
— К сожалению, это не очень убедительный аргумент. Что касается вашего объяснения, то оно будет проверено. А теперь вернемся к нынешнему делу. Чем вы занимались с двенадцати часов до обеда, то есть до трех часов дня, в день смерти Процы?
— До полудня мы играли в теннис. Потом вернулись домой, чтобы освежиться. Когда вскоре я вышел прогуляться, то видел на террасе Процу, сидевшего в шезлонге.
— Я вижу, у вас здесь все очень любят прогулки.
— По-моему, в этом нет ничего удивительного. Ведь мы на отдыхе, погода стоит прекрасная, и все стараются как можно больше быть на воздухе.
— А почему в таком случае вы пошли на мельницу?
— Я?.. — Болеша сморщил брови. — На мельницу? Это какое-то недоразумение! Я не был на мельнице!