Белый, довольно грубый садовый стул, придвинутый к круглому столику, на котором стоял фарфоровый кофейный прибор, указывал, что здесь кто-то живет. Стены были все покрыты плющом, по которому вились настурции. Их огненные цветы раскачивались и над стеклянной дверью, которая была слегка приоткрыта, и именно из этой комнаты неслись звуки, привлекшие ребенка к окну.
Взгляд вниз заставил Фелиситу догадаться, в чем дело. Там находился птичий двор. Фелисита никогда его не видела, так как ключ от него Фридерика всегда носила в кармане. Но она часто приходила на кухню и сердито говорила Генриху: «Старуха наверху опять поливает свою негодную траву так, что из всех желобов ручьем течет!..» Негодной травой назывались тысячи прелестных цветов, за которыми ухаживала старая дева, в это воскресенье игравшая светскую и веселую музыку!..
Едва успели промелькнуть эти мысли в детской головке, как маленькие ножки уже стояли на подоконнике. В этом сказалась вся гибкость детской души, которая в увлечении чем-нибудь новым способна забыть в одно мгновение все страдание и горе. Фелисита лазала как кошка, а прогулка по крышам была для нее пустым делом. Правда, оба желоба на крыше поросли мхом и казались довольно ветхими, но они, во всяком случае, не могли сломаться, и их нельзя было и сравнивать с тем топким канатом, на котором, как это видела Фелисита, танцевала девочка, гораздо моложе ее. Ребенок выскользнул из окна и, сделав два шага по крыше, стоял уже на желобе, трещавшем под ногами. Затем девочка влезла на более высокую крышу, перескочила через перила и с горящими щеками и блестящими глазами очутилась среди цветов.
Фелисита робко посмотрела через стеклянную дверь, может быть, еще никогда не отражавшую детского лица. Плющ пробрался через крышу и вился в большой комнате. Обоев совсем не было видно, но в маленьких оконных нишах выступали кронштейны, на которых стояли большие гипсовые бюсты — целая галерея серьезных, неподвижных лиц, резко выделявшихся на темпом зеленом фоне. Ветви плюща ласково обвивали эти бюсты и зеленым облаком окутывали окна, через которые виднелся вдали пестрый осенний хребет горы и желтовато-серые полосы сжатых полей.
Под окнами стоял рояль, за которым сидела старушка, одетая совершенно так же, как и вчера, и ее нежные руки с силой ударяли по клавишам. Маленькая Фелисита тихо вошла. Почувствовала ли старушка присутствие незнакомого, или просто услышала шорох, но она внезапно перестала играть, и ее большие глаза взглянули поверх очков на ребенка. Легкий крик сорвался с ее губ, она сняла дрожащей рукой очки и поднялась, опираясь на рояль.
— Как ты попала сюда, дитя? — спросила она неуверенным голосом.
— Через крышу, — ответила струсившая девочка.
— Через крышу? Это невозможно! Пойди, покажи мне, как ты шла.
Она взяла ребенка за руку и вышла с ним на галерею. Фелисита указала на слуховое окно. Старушка в ужасе закрыла лицо руками.
— Ах, не пугайтесь! — сказала Фелисита своим милым, невинным голоском. — Право же, это было нетрудно. Я лазаю как мальчик, а доктор Бем говорит, что я легка как перышко и что у меня нет костей.
Старая дева опустила руки и ласково улыбнулась. Она привела девочку назад в комнату и села в кресло.
— Ведь ты маленькая Фея, да? — спросила она, притянув Фелиситу к своим коленям. — Твой старый друг Генрих рассказывал мне сегодня о тебе.
При имени Генриха девочка вспомнила о своем горе. Ее щеки покрылись ярким румянцем. Ненависть и скорбь провели вокруг маленького рта резкие черточки, которые совершенно изменили выражение детского лица. Эта внезапная перемена не укрылась от старой девы. Она ласково посмотрела в лицо девочки.
— Видишь, деточка, — продолжала она, — Генрих уже много лет поднимается ко мне каждое воскресенье, чтобы получить распоряжения... Он не смеет говорить со мной о том, что творится в вашем доме, и до сих пор он никогда не нарушал этого запрета. Как же должен он любить маленькую Фею, если вдруг решился нарушить мой строгий приказ!
— Да, он меня любит, но больше никто, — ответила Фелисита, и ее голос прервался.
— Больше никто? — повторила старушка, и кроткие глаза серьезно посмотрели на ребенка. — Разве ты не знаешь, что есть Некто, Который всегда будет любить Фелиситу, даже если все люди отвернутся от тебя?.. Бог...
— О, Он совсем не хочет знать меня, потому что я — дитя комедианта! — резко прервала ее Фелисита. — Госпожа Гельвиг сказала мне сегодня утром, что моя душа все равно потеряна, и все в доме говорят, что Он отвернулся от моей бедной мамы, что она не у Него на небе. Я Его больше не люблю и не хочу попасть к Нему, когда умру... Зачем мне жить там, где нет моей бедной мамы?