Весь стол ее был уставлен самоваром, кофейником, кринками со сливками и молоком и целым подносом только что испеченных и еще горячих сдобных булочек и каких-то превкусных крендельков.
После чая мы с Ольгой принялись осматривать старый дом. Это была огромная деревянная постройка, старая, но недурно сохранившаяся. Мы высчитали, что из этого дома можно бы было выкроить не менее четырех небольших городских квартир. Все было сделано прочно и массивно, хотя и требовало очень серьезного ремонта.
Дядя жил в старом доме, но, покидая усадьбу, он почему-то распорядился, чтобы там никто не жил, и чтобы управляющий выстроил себе отдельный флигель.
С левой стороны коридора, ведущего с рогового крыльца, была целая квартирка из трех светлых, солнечных комнат. С правой стороны того же коридора находилось занимаемое нами помещение. Рядом с той большой пустой комнатой, о которой я уже упоминал, была огромная передняя с дверью на другую террасу, сплошь обросшую виноградом. Двумя или тремя ступеньками она спускалась на просторную площадку. Здесь, вероятно, был прежде цветник, но теперь вся площадка была покрыта густо разросшейся травой и кустарником.
Далее, по направлению к воротам, ведущим к деревне, раскинулся большой фруктовый сад.
За передней было несколько проходных комнат до конца дома. Левее их тянулся второй коридор, выходивший на небольшую открытую террасу в другую, еще большую часть сада, состоящую из сплошной гущи лип, вязов и разных диких деревьев.
Немного отступя от этой террасы, начиналась прямая липовая аллея, терявшаяся в глуши деревьев.
С другой стороны коридора были опять комнаты, и из этого же коридора выходила дверь в сени, которые отделяли кухню и комнаты для прислуги от главного корпуса дома.
Словом, это был преинтересный лабиринт из в большинстве случаев пустых, а частью занятых старинной обстановкой комнат.
На стенах кое-где висели картины и портреты, которые не представляли из себя никакого интереса, но в самой последней, угловой комнате, считая от виноградной террасы и обращенной в сторону дикого сада, я обратил особенное внимание на висевший на стене портрет. Он был вделан в большую, черную, покрытую пылью раму и был, по-видимому, очень стар.
На портрете этом была изображена какая-то девушка, а может быть, и очень молодая женщина с немного смуглым цветом лица и черными волосами, которые курчавыми локонами спускались на ее лоб и уши.
Лицо этой женщины было необыкновенно красиво, а особенно ее темно-синие глаза, но глаза эти смотрели на вас как то слишком пристально, и в них чувствовалось выражение какой-то мольбы, смешанной с упреком.
Осматривая эту комнату, я несколько раз взглядывал на портрет, и всюду эти глаза преследовали меня своим упорным взглядом.
Когда я выходил из комнаты, я опять взглянул на портрет: глаза женщины точно повернулись в мою сторону и продолжали смотреть на меня каким-то неотвязчивым взглядом. Я удержал Ольгу за плечо и указал ей на портрет.
— Я видела, — сказала она, — очень красивая головка; вероятно, еврейка, но зачем она так пристально смотрит; даже неприятно… — и я вдруг почувствовал, что по плечам девушки пробежала мелкая дрожь. Я обнял ее покрепче, и мы отправились в другие комнаты продолжать наш осмотр.
Я не хочу забегать вперед, но должен сознаться, что этот странный портрет, с его упорным взглядом, с его мольбой и упреком в глазах, произвел на меня сильное впечатление, и позднее, пока еще не начали развертываться события, которые чуть не стоили нам с Ольгой жизни, я нет-нет, да и заходил в описанную комнату, чтобы взглянуть на портрет еврейки.
После обеда, на котором пани Вильгельмина опять проявила свое искусство, столь свойственное польским хозяйкам, мы с Ольгой отправились в сад.
Нас хотел сопровождать пан Тадеуш, но предполагая, что он после обеда любит отдохнуть, мы пошли одни.
В сад мы вышли через виноградную террасу и направились влево, в сторону дикого сада. Туда вела дорожка, проходившая под окнами всего дома; она выходила на длинную липовую аллею, начинающуюся против открытой террасы.
Насколько вся усадьба была в полном порядке, настолько сад был запущен, что, конечно, объяснялось тем, что пан Тадеуш не усматривал в нем доходной статьи имения и не почитал себя вправе производить расходы на поддержание сада в порядке.
Деревья, кустарники и сорные травы разрослись непролазной гущей, а самая аллея, по которой мы шли, превратилась в какой-то туннель с зеленой крышей, сквозь которую солнце совсем не проникало.
Постепенно понижаясь, аллея вывела нас на небольшую площадку. Мы остановились и осмотрелись кругом.