Карета судьи поехала через ворота дальше. И снова возобновились муки Мэлори — разболтанные рессоры делали свое дело. Некоторое время они ехали вдоль Уорвик-лейн, после чего свернули в Патерностер-роу и наконец остановились у дома, где проживал лекарь. Окна были темны — по-видимому, все давно спали. Невзирая на это, Джек принялся что было силы молотить в дверь. Вскоре им отпер юноша.
— У нас тут раненый, он нуждается в срочной помощи! — выпалил лакей.
Парень понимающе кивнул и крикнул кому-то в глубине дома:
— Господин, тут к вам приехали! Давайте быстрее сюда.
Несколько мгновений спустя появился Риджуэй, член гильдии цирюльников и хирургов. Не говоря ни слова, он отважно бросился в снежную мглу к карете судьи.
— Милорд, это вы! — вырвалось у него, когда он, откинув полог, узнал Трелони. Когда взгляд лекаря упал на камердинера и на его искаженное болью лицо, он, поняв, что произошло, озабоченно присвистнул.
С помощью своего ученика Николаса Риджуэй, бережно подняв раненого, вытащил его из кареты и отнес в дом. В комнате, служившей приемной и операционной, лекарь уложил камердинера сэра Орландо на деревянный операционный стол, стоявший в центре этого мрачноватого помещения, стены которого были облицованы потемневшими от времени деревянными панелями. У стены располагался дубовый шкаф с многочисленными выдвижными ящиками, где хранились различные травы и снадобья. На полке с другой стороны стояли склянки и тигли для мазей.
Пока помощник и ученик Риджуэя поспешно зажигал керосиновые лампы, свет которых отражался на висевшем под потолком тазу для кровопусканий, Ален Риджуэй, сняв набрякшую от крови временную повязку с колена Мэлори, стал ножницами разрезать бриджи.
Сэр Орландо, который тоже вошел в дом, отряхнул одежду от налипшего снега, после чего повесил на крюк шляпу и поправил белый парик. Он наблюдал за работой Риджуэя. Судья много лет знал этого человека и ценил его как умелого и знающего медика. Ален был рослым худощавым мужчиной за тридцать, длинноруким и длинноногим, отчего казался неловким и долговязым. Спадавшие на плечи иссиня-черные волосы серебрились у висков. Серо-голубые глаза, почти всегда смотревшие плутовато, и заразительная широкая улыбка способны были расположить к себе даже закоренелого мизантропа. Тонкий изящный нос был самую чуточку вздернут. Впрочем, сэр Орландо симпатизировал Риджуэю не только из-за врачебных навыков Алена, но и из-за его доброты, отзывчивости и глубокой порядочности — на этого человека можно было положиться всегда и во всем. Убежденного протестанта сэра Орландо ничуть не смущало, что Риджуэй принадлежит к римско-католической церкви. Слава Богу, он, будучи судьей, научился оценивать людей не по их конфессиям, а по добродетелям.
Медик Риджуэй тем временем освободил колено Мэлори от одежды. Кровотечение не унималось, и доктор вынужден был наложить жгут повыше колена. Повернувшись к помощнику, стоявшему тут же с тазиком бренди, Ален тщательно ополоснул руки в ароматном напитке. После этого Николас, отставив миску, разложил хирургические инструменты.
Едва взглянув на ножи, ножички, скальпели, щипцы, зонды и другие приспособления, Мэлори громко застонал. Пальцы его вцепились доктору в бедро.
— Прошу вас, не надо! — умолял он. — Только не отрезайте мне ногу… Я не хочу стать калекой… Лучше уж помереть.
Ален успокаивающе улыбнулся.
— Успокойся, приятель. Я просто должен взглянуть, что там с тобой стряслось.
Хирург не желал делать никаких скоропалительных выводов и внушать больному несбыточные надежды. Во время Гражданской войны Ален был военным фельдшером и вдоволь насмотрелся на раны, причиненные свинцовыми пулями. Если в результате попадания пули оказывалась раздробленной кость, а главные мышцы разорваны, врачу не оставалось иного выхода, как ампутировать конечность, избавляя тем самым больного от мучительной смерти от гангрены.
Да и сэру Орландо было не в диковинку видеть, как молодые здоровые солдаты или офицеры на всю жизнь оставались калеками, лишившись рук или ног. И хотя судья ничуть не сомневался в умениях Риджуэя, он чувствовал бы себя куда спокойнее, если бы участь его камердинера зависела от лучшего лекаря из всех, которых знал.
— Где доктор Фоконе? — осведомился он. — Он здесь?
— Я здесь, милорд, — отозвался спокойный голос с лестницы.
Заметив худощавого мужчину, судья вздохнул с облегчением. Доктор Фоконе был в черном камзоле, черных бриджах и черных же вязаных чулках до колен. Вокруг шеи белел обычный льняной воротничок без каких-либо украшений. На ногах простые туфли с незатейливыми пряжками. Фоконе тоже носил длинные, до самых плеч, волосы. Лицо узкое, длинноватое даже, с высоким лбом, острым выдающимся носом и впалыми щеками. Они были с Риджуэем примерно ровесниками, однако Фоконе выглядел старше — глубокие морщины прорезали лоб и сеточкой собирались у глаз. Но самым замечательным в этом человеке были его глаза — их взгляд, казалось, проникал в самые потаенные закоулки души.
Прибытие доктора Фоконе заметно разрядило напряженную атмосферу. Вообще следует упомянуть, что присутствие Фоконе всегда странным образом успокаивало сэра Орландо. Королевский судья и сам не мог объяснить почему. Спору нет, он был очень многим обязан этому немногословному человеку. Фоконе спас Трелони от верной смерти в самый тяжкий период жизни, когда судья стоял одной ногой в могиле. Нет, без помощи Фоконе судье сейчас бы не жить, это несомненно. Сэр Орландо без малейших сомнений считал его самым близким из своих друзей, которому доверял безгранично. И при этом даже не знал его настоящего имени. Иногда Трелони приходилось слышать, как Ален Риджуэй называл его Иеремия, — по-видимому, это и было его настоящее имя; фамилия же так и оставалась неизвестной. Впрочем, из чувства такта он никогда не любопытствовал у своего друга на сей счет, довольствуясь псевдонимом Фоконе. А псевдоним был избран для того, чтобы уберечь семью Иеремии от преследований, ибо он находился на территории Англии вопреки закону, постоянно под угрозой оказаться на эшафоте. Католический пастор и иезуит, Фоконе втайне от всех занимался миссионерской деятельностью среди католиков-англичан, являвшихся в протестантском королевстве угнетаемым меньшинством. Отправление католических обрядов считалось в Англии преступлением, а пасторы, нелегально пробиравшиеся туда из стран континента, автоматически считались государственными преступниками. С восшествием на престол Карла II эти драконовские законы хоть и не применялись, однако и отменены не были. Воля короля, стремившегося к свободе вероисповедания, защищала их, хоть и шла вразрез с убеждениями состоявшего сплошь из протестантов парламента. И сэр Орландо Трелони также разделял предрассудки англиканцев в отношении католиков, считая их иезуитами, заговорщиками и возмутителями спокойствия, хотя и видел в лице своего друга достойное исключение. Доктору Фоконе удалось сохранить за собой репутацию честного, порядочного человека, всегда готового помочь ближнему. Когда они познакомились, Фоконе, не желая лгать другу, честно признался сэру Орландо в том, что он католический пастор, хотя сэру Орландо как судье ничего бы не стоило отправить Фоконе на плаху лишь на основе признания. Но Фоконе никогда не пытался обратить сэра Орландо в свою веру. Вот так и подружились эти столь непохожие друг на друга люди: судья-протестант и пастор-иезуит, хотя, казалось, все говорило в пользу того, чтобы им стать смертельными врагами.
Пастор подошел к операционному столу и оглядел стенающего Мэлори.
— Что с ним произошло?
— Кто-то прострелил ему колено, — доложил сэр Орландо. — Этот негодяй убил женщину и собрался убить и вот эту несчастную девушку, да Мэлори помешал.
Трелони кивнул на сидевшую на деревянной скамье девушку, которую Джек привел в дом. Ален Риджуэй недоуменно наморщил лоб.