Лев Владимирович Рубинштейн
Тайна Староконюшенного переулка
Историческая повесть
Рисунки Л. Хайлова
Тайник на верхнем этаже
В старину в Москве говорили, что в переулках между Арбатом и Пречистенкой заблудиться ничего не стоит. Идёшь, например, с Пречистенки к Арбату, по Староконюшенному переулку, повернул направо — и опять попал в Староконюшенный.
А ты не поворачивай никуда, иди прямо — и выйдешь на Арбат или на Пречистенку.
Да и вообще не будь разиней, а соображай, что у тебя слева, справа и за спиной. А то ведь и на Красной площади заблудишься.
Запомни только, что в наши дни Пречистенка называется улицей Кропоткина. Но в этой книжке говорится о том, что было более ста лет тому назад.
Пошли в прошлый век! Мы историки, мы не заблудимся. Раз! Два! Три!..
Куда это мы попали? Переулок узкий, весь белый, засыпанный снегом. Из-за забора склоняются над проложенной в снегу тропинкой сучья деревьев в серебряном инее.
Тихо в Москве. Утром только петух пропоёт да колокол вяло прозвонит на близкой церкви.
За забором большие окна барского дома, занавешенные белыми шторами. Вход в дом, надо полагать, со двора, потому что с улицы никаких дверей не видно. Да и со двора никаких звуков не долетает. Что это за сонное царство?
Подойдём поближе. На каменном столбе ворот высечено: «Владение полковника и кавалера Платона Васильевича Карабанова».
А на другом столбе тех же ворот добавлено: «Пречистенской части, Староконюшенный переулок».
Итак, мы попали как раз в тот самый переулок, про который говорят, что в нём заблудиться ничего не стоит!
Что делать? Постучать в ворота? Заранее можно сказать, что ничего хорошего от этого не будет. Мы услышим из-за ворот сиплый бас дворника:
— Кто там? Откудова? Не знаем, проходите, их высокоблагородие почивают!
Но мы историки и обладаем волшебным даром проходить в прошлом через любые препятствия, да так, что нас никто не видит. Поэтому проверим ещё раз запись на нашем плане Москвы 1861 года: «Староконюшенный переулок, дом Карабанова, особняк с антресолями ко двору» — и проникнем внутрь дома…
И внутри дома тишина. Только изредка скрипнет половица да промурлычет кот. Матовым блеском сияет зеркало в прихожей среди тяжёлой, тёмной мебели. Всё чисто, всё прибрано, всё аккуратно, как в музее, но жизни не видать.
Впрочем, наверху, кажется, что-то зашевелилось… Поднимемся по лестнице на антресоли.
Здесь, на втором этаже особняка, комнаты похуже, с низкими потолками. Баре живут внизу, а наверху обычно помещаются люди простые: гувернёры — воспитатели детей, слуги, старухи приживалки.
В коридоре полутьма. Вот наконец следы жизни! Кто-то осторожно поднимается по лестнице. Приземистая, широкая фигура крадучись проходит по коридору в самый дальний его конец. Возится с ключом у маленькой двери. Дверь приотворилась, косой луч света упал на половицы, натёртые воском… Оглянулся и нырнул за дверцу. Прошло несколько минут; слышно, как он там роется и пыхтит.
Десять минут спустя на лестнице шорох. Приземистый вышел из-за двери, подозрительно вгляделся во тьму и спросил негромко:
— Мишка, ты?..
Никто не ответил.
Приземистый покачал головой и запер дверь на замок. Он тщательно повернул ключ дважды да ещё попробовал рукой, хорошо ли заперто. Потом стал осторожно спускаться по лестнице.
На середине лестницы остановился, огляделся, как будто опасаясь, что за ним следят, и наконец, убедившись, что кругом никого нет, ушёл в прихожую.
У этого приземистого мужчины зрение было не из лучших — да это и не удивительно для старика, потому что это был человек лет семидесяти.
Да, неважное у него было зрение! Приглядевшись по-настоящему, он заметил бы в полумраке четыре блестящих глаза, которые следили за всеми его движениями.
— Мишка! Видел на стене пистолет?
— Так точно, вашбродь. Только он пистолета не касался, а вверх глядел.
— Там, наверху, должно быть, сабля?
— Никак нет, вашбродь, золочёное что-то…
— Эполеты?
— Нет, вашбродь, вроде будто бы рама золотая…
Оба мальчика были одинакового роста и возраста — им было по десяти лет. Но они не были друг на друга похожи.
Один из них был смугловатый, с высокими тёмными бровями и чёрными глазами. На нём была нарядная шёлковая рубашка с шитым воротником, узорный поясок и лаковые полусапожки.
Другой был белоголовый, с густыми бровями и веснушками на носу. Одет он был в холщовую рубаху с ременным поясом, а поверх рубахи на нём была красная безрукавка — это значило, что он «казачок», то есть домашний слуга. Поэтому он и называл господского сына «ваше благородие». От долгого употребления «ваше благородие» стёрлось и превратилось в «вашбродь»…