Дмитрий Валерьянович вздрогнул и выпрямился, словно на него снова были нацелены жерла пушек.
— Всё слилось в одном ударе, друг мой, — и визг картечи, и гром пушек, и морозный ветер, и падающие знамёна, и стоны раненых. Люди рядами повалились на снег под этим ударом… Император Николай начал царствовать.
Дмитрий Валерьянович глубоко вздохнул, и лицо его снова стало старым и серым.
— С тех пор я не видал Трофима много лет. Меня под стражей отвезли в кибитке за Байкал. Там я и жил в ссылке и оттуда приехал, сначала в деревню, а теперь и в Москву. Товарищей моих уже нет на свете. Трофим остался жив. Вот мы с ним и вспоминаем, как мы воевали… да смотрим на новых людей.
Старик кивнул головой в сторону площади.
— Дмитрий Валерьянович, это были герои? — прошептал Мишель.
— Да, дружок, среди них было много героев, но всех их приказано было называть преступниками, и тех, кто уцелел, и тех, кто был убит.
— Но теперь те, которые живы, получили свободу?
Дмитрий Валерьянович долго молчал. По проезду, мимо бульвара, рысью проехали вооружённые кавалеристы. Цокот копыт по булыжникам ещё долго был слышен вдали.
— Ах, господи, что же это? — послышался женский голос.
— Кажется, драгуны, — отвечал мужчина. — Да вы не беспокойтесь, в городе нет беспорядков, но скопления народа на улицах запрещены…
Дмитрий Валерьянович всё смотрел, смотрел и, наконец, очнулся.
— Да, дорогой мой, плоха та свобода, которую дают цари, — сказал он, — может быть, ты увидишь лучшую.
Вечером Мишель долго не мог заснуть. В полумраке детской при слабом свете ночника он представлял себе Сенатскую площадь в синих сумерках, вспышки огня возле пушечных жерл, визг картечи и чёрный строй людей, которые медленно отступали к Неве, оставляя десятки трупов на площади. И среди них был дедушка, тогда ещё молодой офицер, с той самой саблей и с тем самым пистолетом, которые потом годами висели в пыльном чулане. Когда-то это была тайна, об этом нельзя было никому рассказывать, да и детям об этом не рассказывали — о том, как храбро сражались первые офицеры и солдаты русской свободы!
Сражение на Тверской площади
В октябре Москва сереет. Падает лист на мокрых бульварах. Небо, которое летом кажется высоким над башнями и куполами, как будто спускается к крышам. Чёрный переплёт веток, стан ворон на крестах, утром огни в окнах лавок, сыро, серо, неуютно. Но жизнь продолжается, грузовые подводы едут, толпа спешит, молотки стучат, разносчики кричат. Недаром говорят, что «Москва людей не боится, приходи да проходи».
И вот в такую погоду Топотун и Мишель пробирались к университету.
Топотун, как всегда, запасся утром поручением, которое он готовился выполнить к обеду. Мишель только что вышел после уроков из гимназии. На нём была серая шинель с серебряными пуговицами, а за спиной — ранец.
По этому вы сразу поймёте, что Мишель никуда не поехал и получил право ходить по городу пешком. Возле университета было оживление. Боковые ворота, те, что с Большой Никитской, были запружены народом. В саду всё было забито студенческими фуражками. Кто-то без фуражки стоял не то на скамейке, не то на садовом столе и говорил, размахивая руками.
— Коллеги, это продолжаться не может! Прошедшей ночью арестовано пять человек. Если мы будем вести себя, как курицы, и слепо исполнять приказания начальства…
— О чём он говорит? — спросил Мишель.
— А это, вашбродь, насчёт того, что начальство запретило в складчину платить за бедных студентов. Вот один коллега на сходке возьми да крикни: «У нас университеты только для богатых сынков!» Так его нынче ночью жандармы забрали, да ещё и других. Ну и пошли волноваться студенты по всем этим… факультетам!
— Откуда ты взял такие слова? — с удивлением спросил Мишель.
— Давно знаю-с.
В саду зашумели:
— Делегацию! Делегацию к генерал-губернатору!
— Освободить арестованных! Коллеги, прежде всего освободить арестованных!
— Скоро нас начнут водить на занятия с барабаном! Долой «новые правила»! Делегацию!
Студенты заволновались. Оба Михаила напрасно старались подобраться поближе к оратору и увидеть, что происходит в саду. Вдруг толпа повалила им навстречу, из ворот на улицу.
Несколько человек шло в середине, держась за руки. За ними двигались густой колонной сотни людей — и студентов, и прохожих.
Толпа заняла весь узкий проезд впереди университета, поднялась к Охотному ряду и повернула на Тверскую улицу.
