— Что? Украли? — спрашивали кругом.
— Ничего, студент листы читает…
— Да, слышал, только малость непонятно, а так и вовсе ничего, славно…
Мишка обогнул продолговатый сарай, в котором лежали пожарные инструменты, и в проходе между сараем и лавками, налетел на студента Макарова. Студент искал что-то на снегу. Шум погони слышался с другой стороны сарая.
— Илья Сергеевич, вот очки ваши, возьмите! — крикнул Мишка. — А портфель…
— Держи! — завопили за сараем.
— Бери портфель и беги, — проговорил Макаров задыхающимся голосом, — схорони его у вас… Оцепили кольцом полицейские…
— Не беспокойтесь, вашбродь, в порядке будет, — весело сказал Топотун и побежал в другую сторону… Вернее сказать, не побежал, а двинулся неторопливо, держа портфель под своим тулупчиком, так, что со стороны и не видно было, что он куда-нибудь спешит.
Тётя Луша всё ещё была на том же месте и удивлённо оглядывалась. Крики вдали усилились.
— Теперь бежим, — сказал ей Топотун шёпотом, — видать, студента схватили, да у него в руках ничего нет.
И показал из-под полы край портфеля.
— Ах, вот что! — вздохнула тётя Луша, — Понимаю, это знакомый твой? Так пойдём же отсюда!
Уже выбравшись на Кудринскую площадь, девушка остановилась.
— Куда же ты его денешь? — спросила она растерянно. — Домой понесёшь?
— Как-нибудь схороню, — отвечал Мишка.
— В барском-то доме, в Староконюшенном переулке? Да ведь там найдут живо!
— Скоро не найдут, — храбро отвечал Мишка, — а пока доберутся, я куда-нибудь перетащу. Москва не клином сошлась, околицы нету!
Девушка посмотрела на него с сомнением.
— Если тебе туго придётся, приходи в Малый театр, — сказала она, — только не с главного входа, а с Неглинного, где актёры ходят. Спросишь Гликерию Познякову. Понял?
— Как не понять, всё понял! Я и подъезд-то знаю. Там швейцар с бородой сидит.
В этот же день, перед вечером, проходя мимо лестницы, Мишель увидел наверху Мишку, который делал ему таинственные знаки.
Мишель поднялся наверх.
— Есть, вашбродь, — сказал Мишка.
— Что есть?
— «Колокол».
— Где ты взял?!
— Достал-с, как вы приказывали.
— Покажи.
В портфеле лежали бумаги печатные и писаные. На печатном листе было крупно изображено заглавие: «Колокол», «Прибавочные листы к «Полярной звезде»». А далее было что-то напечатано не по-русски.
— «Вивос воко», — прочитал Мишель, — это значит — «живых зову».
— Стало быть, звонят, — догадался Мишка. — А кто звонит?
— Постой, — бормотал Мишель, — тут стихи… «И он гудеть не перестанет, пока, спугнув ночные сны, из колыбельной тишины Россия бодро не воспрянет и крепко на ноги не станет…» А вот тут сказано: «Освобождение крестьян от помещиков!»
— Не худо, — заметил Мишка, — то-то листы тайные… Ай да Илья Сергеевич! А кто же звонарь?
Обыскали «прибавочные листы» и не нашли ничего. Одна статья была подписана: «Искандер».
— Турок? — предположил Мишка.
Мишель покачал головой.
— Не думаю. Надо будет у Ильи Сергеевича спросить.
— Вашбродь, — мрачно сказал Мишка, — когда мы Илью Сергеевича увидим, это неизвестно. Его, кажись, заарестовали.
И Топотун рассказал про масленичное гулянье на Новинском валу.
— Беда, — прошептал Мишель, — это, наверно, те самые листы, которые он вслух читал… Послушай, надо их спрятать…
Внизу послышались шаги.
— Трофим идёт, — сообщил Мишка, перегнувшись через перила, — вашбродь, сюда, за сундук.
Трофим в полутьме отпер свой чулан, не замечая, что за ним следят четыре глаза. На этот раз он пробыл в тайнике недолго. Внизу раздался голос матери Мишеля:
— Трофим, где ты, ступай сюда!
— Что прикажете, ваше скородие? — спросил Трофим сверху.
— Скорей спустись, есть известия из имения.
Трофим засуетился, словно под ним загорелся пол. Он сбежал вниз по лестнице, грохоча сапогами, с необычной скоростью.
— Что это с ним? — спросил Мишель.
— Глядите, вашбродь, дверь-то… — прошептал ему на ухо Мишка.
Дверь в чулан была открыта.
— Только он, того и гляди, скоро вернётся, — добавил Мишка.
— Не скоро, к матушке письмо какое-то пришло, — отвечал Мишель. — Давай сходим!
Топотун ещё медлил и разглядывал нижние комнаты через перила лестницы, а Мишель уже был в чулане.
Это была узенькая комнатушка с низким потолком и подслеповатым окошком, вся заставленная сундуками и старой мебелью. На стене, слева от входа, под самым потолком, висел мужской портрет в большой золочёной раме: молодое, открытое лицо, птичий нос с горбинкой, упрямый подбородок и живой взгляд продолговатых чёрных глаз. Густые волосы клоком свешивались на лоб. На плечах сияли золотом эполеты. Это был офицер старых времён — тех времён, когда Трофим был ещё молод, а папенька и маменька ещё ходили за ручку со своими нянями.