— Говорил, что вся Россия при нём по струнке ходила.
— Ну что ж, в этом не было ничего плохого, — признался полковник, вновь отводя голову к окну, — была дисциплина… Знай, что занятия твои с господином Макаровым я велел прекратить. Всё то, что он говорит, — неправда!
— Разве, папенька?
Полковник не ответил. Он перешёл к другому вопросу.
— Ты познакомился с Дмитрием Валерьяновичем?
— Так точно, папенька.
— Он тебе понравился?
— Очень, — признался Мишель, — по-моему, он хороший.
Полковник помолчал.
— О чём он рассказывал тебе?
— О том, как застрелил оленя. Он был на охоте и попал в оленя.
— Попал? И более ничего?
— И потом он срезал рога, и они висят у него над кроватью.
— Что за вздор! — рассердился полковник. — И больше ничего он тебе не говорил?
— Нет, папенька.
— А что говорил тебе Трофим?
— Ничего не говорил.
— Голубчик, не разыгрывай простачка! Я вижу тебя насквозь. Смотри мне в глаза — что сегодня говорил Трофим?
— Что он был в церкви и слушал, как читали царский манифест о воле мужикам.
— О воле? И далее что он сказал? Не опускай глаз!
— Сказал, что непонятно написано.
— И ещё что?
— Сказал: «земля»…
— Земля! Они все это слово повторяют! Ещё что? Больше ничего? А этот слуга твой… как его… Мишка, что ли? Куда он по Москве ходит?
— Не знаю, папенька. Об этом надо у Захара-дворецкого спросить.
— Не давай мне советов, любезный мой! Уж очень ты в дружбе состоишь с дворовыми людьми! Это тебе вовсе не компания. Я найду тебе других приятелей.
— Папенька, меня из дому никуда не пускают…
— Бедный узник! Я найду тебе компанию… только не здесь, а в Петербурге! Там у тебя будут приятели познатнее московских. И ты будешь проводить с ними круглые сутки.
— Как это, папенька? Вы желаете, чтоб я жил под надзором?
— Гм… не под надзором, а… видишь ли… ты мой единственный сын и наследник, и я хочу, чтобы ты понимал, что такое дисциплина. А здесь, без всякого порядочного воспитания, ты станешь, того и гляди, каким-нибудь… студентом!
Часы перебили полковника оглушительным звоном — прошло ещё пятнадцать минут.
— Ступай, — сказал полковник, — и помни о том, что я тебе сказал.
— Слушаю, папенька.
Мишель повернулся на каблуках и вдруг произнёс ясным голосом:
— Извините, я вспомнил, что ещё говорил Дмитрий Валерьянович: что его сослали за то, что он не хотел выдавать своих друзей.
С этими словами Мишель покинул кабинет, оставив отца с удивлённо расставленными руками и усами, торчащими вверх, как штыки.
Гроза приближается
На следующий день барыня послала Мишку за Мишелем. Мишель ушёл к Дмитрию Валерьяновичу после завтрака, а дело шло уже к обеду.
Топотун, по своей привычке, прямо во флигель не пошёл, а послонялся по двору так, чтоб его не видно было из барских окон. И тут заметил он, как прошли во флигель несколько людей, в том числе Антип-кучер и Никифор-дворник. Затем семенящей походкой прибежала туда же ключница Егоровна. Потом из дома, озираясь по сторонам, выбежала и понеслась стремглав по двору горничная Наташа.
— Ой! Ты что тут стоишь? — испуганно спросила она.
— Я сейчас во флигель войду, — важно промолвил Топотун, — а ты не метайся, бога ради, по двору, как мышь, тебя дяденька Захар из окна заприметит.
Наташа скрылась во флигеле, и Топотун нырнул туда же.
Проходя по коридору, он услышал голоса, которые шли из комнаты Трофима. Подслушивать чужие разговоры, конечно, стыдно, и Топотун это знал, но какая-то неведомая сила заставила его остановиться.
— Соберёмся да и пойдём, — говорил Ангин, — у меня кум в Зарядье, сани даст. Человек восемь влезут.
— Куда? — спросил Трофим.
— В деревню. А куда ещё?
— Приснилось это тебе, — сказала Егоровна, — да мы и не дойдём до Зарядья. Схватят! Видал, нынче сколько караулов стоит, а другие ихние по переулкам шныряют?
— Ежели поодиночке бежать, а потом собраться…
— Ничего не выйдет, растеряемся, — настаивала Егоровна, — да я бы хоть пешком пошла в деревню, да и то не выйдет!
— А что в деревне делать? — спросил Трофим.
— Что? Слышал, говорят, что в настоящем царском манифесте не так написано: землю-то всю присудили мужикам, да баре не отдают…
— Сказки, — угрюмо промолвил Трофим, — что написано, то и есть.
— А что нам в городе? — сказал дворник Никифор. — Мы деревенские. Известное дело, неволя, боярский двор — стоя наешься, сидя наспишься.
— Ну и ступай, оглашенный! — в сердцах сказала Егоровна. — Бороду отрастил, а сам как дитё. Кто тебя пустит в твою деревню?
— Э, всех бояться, в постели оставаться, — отвечал Никифор.
— Трофим, да скажи ему ты! — возопила Егоровна.
Трофим, однако, не отозвался. Молчание стояло долго.
— Что сказать? — раздался наконец голос Трофима. — И я бы пошёл, да пока вся Россия не двинется, дотоле ничего не будет…
— Кто там в сенях возится? — тревожно спросила Егоровна.
Топотун сорвался с места и устремился к двери Дмитрия Валерьяновича — и вовремя, потому что дверь скрипнула, и в коридоре появился Мишель.
Он был в глубоком раздумье.
— Барыня приказала звать вашбродь в дом, — сказал Мишка.
— Ладно… А что бы тебе…
Мишель остановился.
— Чего изволите?
— А что бы тебе сходить поискать приятелей Макарова?
— Куда же сходить, вашбродь? — растерянно ответил Топотун. — Ведь мы не знаем, где они живут. Только и знаем, что есть Макаров, Илья Сергеевич… А их как звать?
— Можно узнать, — задумчиво сказал Мишель, — ежели спросить…
— У барыни? Да и они, чай, не знают.
— Нет, у матери спрашивать незачем. А вот что: сходи к университету, спроси у студентов.
Топотун надул щёки.
— Фы! Да их там несколько сот!
— Ну и что ж? Ты не раз сходи, а несколько раз. Ведь Макарова знают, а вдруг повезёт…
— А что, — сказал Топотун, — и схожу!
Топотун отправился в экспедицию на следующий же день.
Здание Московского университета, с высоким каменным крыльцом, стояло на том же месте, где стоит и сейчас. И двор перед ним был так же отгорожен от улицы узорной решёткой. Только сейчас это здание кажется приземистым среди высоких домов, а в те времена оно гордо возвышалось над крышами своим куполом, похожим на шлем. Купол был запорошён снегом, а студенты сновали по двору и по крыльцу с надвинутыми на уши фуражками и поднятыми воротниками шинелей. Все они куда-то спешили, и до ушей Мишки доносились отдельные непонятные слова: «химическая лаборатория», «физический кабинет», «анатомический театр». Особенно часто слышалось слово «коллега». Топотун сообразил, что так студенты обращаются друг к другу.
«У кого бы это спросить? — думал Мишка. — Все вроде ничего парни, не злые, однако же… Эх, была не была!»
Топотун остановил высокого студента в очках возле самого крыльца.
— Коллега… — начал он.
— Гм, — сказал студент, — вы какого факультета?
— Никакого-с. Я знакомых одного студента ищу.
— Какого студента?
— Ильи Макарова.
Студент посмотрел на него удивлённо.
— Ильи Макарова? С медицинского? Зачем тебе его друзья понадобились?
— Страсть как нужны! — воскликнул Топотун на весь двор.
— Ну, не шуми, коллега, — сердито сказал студент. — Макаров ведь арестован, так что…
— Мне дом нужен, где они жили! Ведь они небось не одни, мне бы ихним коллегам сказать слова два.
— Да, верно, Макаров там не один жил. Да ты что, приезжий, что ли?