— Ваша воля, — покорно ответил Буянт и нехотя поднялся. — Куда повезете?
Балдан, не ответив, молча указал на дверь. Правая рука не выпускала в кармане наган.
— Гомпил, развяжите ему руки, пусть оденется теплее. Ночи стоят холодные.
Буянт потер затекшие кисти рук, скинул ватник и надел короткополый дэли на мерлушке. Быстрым шагом вышел из хашана и сел на одну из лошадей. Весь вид его, казалось, говорил о покорности судьбе. «Хорошо, что они везут меня ночью. Если бы это было днем, араты забили бы меня насмерть камнями: я сделал немало, чтобы заслужить их ненависть. Неужели это конец? Нет, господа, точку на мне ставить еще рано. Провожатый — человек зеленый, обмануть его будет нетрудно. В общем, хорошо, что сейчас ночь». — Буянт закрыл глаза и замурлыкал сквозь стиснутые зубы что-то заунывное.
— Послушайте, мое дело кончено. Развяжите мне руки. Даю слово, не убегу. При малейшей попытке к бегству прошу стрелять в меня.
Ванчиндорж подъехал к Балдану.
— Китаец, наверное, совсем закоченел. Давай развяжем. Нас двое, не убежит.
— Развязывай.
Когда Буянту развязали руки, он заметно повеселел, стал разговорчив, начал даже шутить.
— Знаете, я здесь почти десять лет проторчал. Если рассказывать о том, что я успел сделать по заданию японской разведки, то и дня и ночи не хватит. Да здесь и не место, и не время для подобных рассказов. Но посудите сами, разве это не кощунство судьбы, не игра случая?! За все время я так и не передал своим хозяевам ни одного особо ценного материала. Хотел сам их доставить, денег за них мне обещали много. И вот конец…
— Почему вы, китаец, поступили на службу к японцам в разведывательное управление? — поинтересовался Балдан.
— Что я могу сказать? Я был беден. А все бедные прежде всего думают о своем желудке. Я, как и большинство моих соотечественников, — раб желудка своего. На что только не толкает людей голод.
Балдана подобными разговорами не разжалобить…
До рассвета ехали молча тихой рысью. Кони устали, утомились и всадники. Страшно хотелось спать, отяжелевшие веки сами опускались на глаза. Буянт раскачивался в седле, словно пьяный, делая вид, что спит. «Хитрюга. Почти сутки прохрапел на лежанке у себя дома. А теперь ждет удобного момента. Ну, жди». — Балдан изо всех сил старался преодолеть дремоту, то привставая на стременах, то насвистывая какую-нибудь мелодию.
— Друг, сон меня одолевает со страшной силой. Смотри за этим типом в оба, — шепнул он Ванчиндоржу.
Лошади шли шагом. Буянт ехал впереди, все так же мерно покачиваясь в седле. За ним шел следом конь Ванчиндоржа. Балдан замыкал шествие.
Вдруг в предутренней тиши громовым эхом прокатился звук выстрела, и следом за ним по усохшей на солнце дороге застучали копыта. Балдан очнулся. Устремляясь к лесистой пади, галопом скакал Буянт, на земле неподвижно распласталось тело Ванчиндоржа. Все произошло в считанные секунды. Балдан пришпорил коня и помчался наперерез Буянту. Под ним был лучший конь из табуна хамба-ламы. Расстояние между Балданом и китайцем быстро сокращалось. Буянт, размахивая наганом Ванчиндоржа, что-то кричал. До леса было недалеко, китаец рассчитывал скрыться. Казалось, фортуна вновь ему улыбнулась. Но Балдан настигал врага. Буянт выстрелил и первым же выстрелом, почти не целясь, сбил с Балдана шапку, выстрелил еще несколько раз, но промахнулся. Балдан с тяжелым стоном, вырвавшимся из самой глубины сердца, прицелился, выстрелил, и конь под Буянтом, дико всхрапнув, перекувыркнулся через голову, отшвырнув тело седока на несколько метров. Балдан поскакал к китайцу, перевернул его на спину, из угла рта тоненькой струйкой стекала на землю кровь.
— Из-за этого паршивого китайца такого коня застрелил! Встать! Быстро! Хватит притворяться.
Китаец продолжал лежать неподвижно.
— Если сейчас же не встанешь, пристрелю, как последнюю собаку. Ну!
Буянт заворочался, встал на четвереньки, вытер руками рот, исподлобья глядя па Балдана, и вдруг, встав на колени, запричитал, раздирая на груди дэли:
— Убейте меня, я не человек, застрелите меня!
— Хватит играть спектакль, насмотрелись уже!
Балдан на этот раз крепко связал ему руки за спиной, прицепив длинный конец веревки к своему поясу. Посадив китайца на своего коня, он пошел к тому месту, где оставил товарища. Ванчиндорж пришел в себя и лежал на спине, зажимая ладонью рану на голове.
— Жив, друг? — обрадовался Балдан.
— Оплошал я, сон сморил, проклятый, — винил себя Ванчиндорж. Его жег стыд.
— Ничего, друг. Хорошо, что голова цела. А рана пустяковая, как говорится, до свадьбы заживет. На мне рубаха тонкая. Сейчас перевяжу тебя, и двинемся дальше.