— Если ваша семья много лет работала на Лувсана, то вы, бабушка, с чистым сердцем можете считать, что в его щедром воздаянии есть и ваша доля, — старался успокоить бедную старуху Балдан.
— Вот и хорошо, вот и слава бурхану, если это так. Ну я пойду.
Не успела старуха сделать и десятка шагов, как ее окликнул Лувсан. Она неуверенно подошла к нему, и на нее пахнуло отвратительным запахом винного перегара и дешевого китайского одеколона.
— На тебя сзади посмотришь, будто двадцатипятилетняя молодица! — Лувсан громко захохотал. — Что там так долго делает этот человек? — Он кивнул в сторону юрты, откуда только, что вышла старуха. — Что он говорит, а?
— А что ему говорить? Подаяние на субурган собирает с аилов. Да с нас нечего взять, — она вздохнула и собралась было идти дальше.
— Погоди. Как же ты, так ничего и не подала на священный и всесильный субурган? Разве можно? Это грех великий, и внукам твоим его не искупить. — Лувсан порылся за пазухой, вытащил пухлый кошелек, извлек из него один тугрик и протянул старухе. — На, хоть тугрик возложи. Истинная добродетель счета не любит. Бери! А куда идешь-то?
— К овцам.
— Тогда зайди к нам, у нас лежат две вымоченные ягнячьи шкурки. Возьми их. Все равно делать будет нечего на пастбище. Чем сидеть без дела, разомни-ка их хорошенько, чтобы не задубели.
Старуха привыкла к тому, что за полученные от богатеев крохи приходилось делать тяжелую и нудную работу. Поэтому и теперь, взяв тугрик, она воздала хвалы краснолицему, пожелав ему долгих лет и благополучия, и вернулась в юрту, где все еще сидел Балдан. Но он наотрез отказался принять от нее этот тугрик.
— Купите себе что-нибудь. Ведь мы же с вами договорились. Только не надо было говорить Лувсану.
Старуха забрала ягнячьи шкурки и побрела к холмам, по склонам которых разбрелось овечье стадо.
— Эта женщина одинока? — спросил Балдан у молодого хозяина, когда за старухой закрылась дверь.
— Одинокая. Вот уж несколько лет, как ее старик помер. Он тоже у богатого Лувсана в услужении был. Табуны пас. Зимой в горах его застигла пурга, он и замерз. После его смерти старухе нечем было себя кормить, и ей волей-неволей пришлось идти на поклон к Лувсану. Теперь пасет у него овец.
— Неужели ему не стыдно заставлять пасти скот такого старого человека? Ведь она же еле ноги передвигает.
— Ну, это все отживающий мир…
— Это понятно. А все же почему вы отказываетесь от пожертвований на субурган?
— Почему не вносим пожертвования? Если захотели бы, обязательно внесли. Мы уж не такие нищие, как эта старуха. Но мы, можно сказать, не верующие почти. А что?
— Да так, ничего. Просто интересуюсь. Значит, вы неверующие? Странно мне слышать от вас эти слова. В здешних краях неверующий человек — большая редкость.
— Ну, когда есть время, то и я молюсь другой раз. Если есть время, почему не помолиться бурхану? Не стану от вас скрывать. Однако не верю, что возведение субургана принесет нам пользу. Жизнь наша не стоит на месте, она улучшается. И мы не собираемся возвращаться к старому.
Послышался скрип арбы, сопровождаемый дружным лаем хотонских собак.
— Ну мне пора. — Балдан встал со скамеечки, на которой сидел.
Никто не удерживал непрошеного гостя, хозяин молча посасывал трубку и даже не встал, чтобы проводить Балдана.
Измученные за день волы еле тащились. Рядом, держась рукой за арбу, шел Гомпил. Полы его дэли были заткнуты за пояс, по лицу грязными ручейками стекал пот. Заслышав лай собак, вышел из юрты и Лувсан. Подойдя к Гомпилу почти одновременно с Балданом, помог распрячь волов.
— Зайдите в мой дом, — наклонился он к Балдану, — смотрите, как обессилел на солнцепеке ваш сподвижник. Отдохнете немного, праведники. Куда вам спешить? Хотите — ночуйте у меня, а завтра поутру отправитесь в соседние хотоны, что в долинах, там есть состоятельные люди, с золотишком.
Привязав буйволов в тени под навесом, собиратели подаяний пошли к Лувсану. Он усадил их на почетное место и крикнул жене:
— Эй, есть у тебя там чем освежиться? Неси все сюда. Не видишь, как изнурены эти люди, усердствующие ради нас, грешников? Подавай все самое лучшее!
— Несу, несу, — отозвалась жена. — Что пить будете для начала: горячий чай или холодный хярам[34]?
— Подавай чай со сливками и пенками.
После того как гости пригубили чаю, жена поставила перед ними кувшин с подогретой молочной водкой и три серебряные пиалы редкой чеканки, принесла кое-что закусить. Лувсан никогда не упускал случая опрокинуть пиалушку-другую. Язык его тотчас развязался. Заметив, с каким интересом Балдан разглядывал серебряный узор на пиале, Лувсан не преминул похвастаться: