Оросман набросился на Конде. Он был так туп, что для него оказалось достаточно того, что я сказал. Он в крепких выражениях вспомнил Орландову мать и вышвырнул его с совещания. Конде не бросился на Оросмана только потому, что два мастодонта — Расьелито и Бомбон Эчеваррия — не отходили от того ни на шаг.
Когда все успокоились, Оросман обратился ко мне:
— А ты, Рикардо, что предложишь насчет Эскамбрая?
Я выиграл битву.
Этот эпизод сослужил мне двойную службу: первое — я поднялся на несколько делений выше по шкале ценностей Оросмана и, второе, — понял, что мне нужно уметь защищаться и в самом прямом смысле этого слова.
В январе я записался в школу каратэ. Руководил ею родившийся в Сан-Франциско японец, которого звали Рио Монд. Ученики называли его Рэймонд, но только за стенами школы. Во время тренировок к нему следовало обращаться: сенсей. Уроки проводились три раза в неделю по четыре часа каждый и стоили 150 долларов ежемесячно. Это было довольно дешево, если принять во внимание, что обучение каратэ стоило в Соединенных Штатах очень дорого.
Среди членов НРД моя слава энергичного, не боящегося резкого слова, но когда надо, хладнокровного человека росла. Позиции мои укреплялись, и сам Оросман в феврале 1965 года назначил меня ответственным за проведение операций Движения.
Я открыл глаза и первое, что увидел, были два глаза в нескольких сантиметрах от моих, карие с красненькой глубокой точечкой зрачка. Она лежала рядом со мной и смотрела, как я сплю. Я улыбнулся, она улыбнулась в ответ.
— Тебе не нравится, когда на тебя смотрят?
Я ласково провел рукой по ее волосам, затылку, шее, спине.
— Ты одна живешь?
Она прикрыла глаза:
— С дочкой.
— Зачем я потерял столько времени и не искал тебя, Йоланда?
Она открыла глаза, немного повернулась и легла рядом.
— Завтра я уезжаю.
— Как жаль, — ответил я.
— Мы еще увидимся?
— Не знаю.
Я приподнялся на локте и долгим, спокойным поцелуем приник к ее губам.
— Ты любишь жизнь, Йоланда?
— Я еще не разобралась.
Она замолчала и вдруг пристально посмотрела на меня.
— Послушай, о какой жизни ты говоришь?
— О жизни, — ответил я, — об этой, жизни.
— Ты хочешь сказать, о революции?
— Ну, предположим.
— Да. Ее я люблю. А ты нет? Не правда ли?
Она приподнялась и прикрыла грудь простыней.
— Ты не рассердишься, если я скажу тебе одну вещь?
Я тоже сел и стал шарить рукой по полу в поисках рубашки. Вынул пачку сигарет и спички.
— Это ведь наивно, понимаешь?
Я зажег сигарету, у меня дрожали руки.
— Что наивно?
Я выпустил струйку дыма и посмотрел в потолок.
— Неужели ты думаешь, что я не заметила, как ты избегаешь говорить со мной о… — казалось, она искала слово, — революции?
Я посмотрел на нее. Тень тревоги легла на ее лицо.
— Но как это можно, Рикардо! Мы отдали ей нашу юность, мы ей отдали все! Как же можно, чтобы сейчас ты повернулся к ней спиной, как сделал это мой… тот, кто был моим мужем? За что же ты тогда боролся?
Я был готов разрыдаться, попытался взять ее за руку, но она отняла ее.
— Это так, словно бы ты умер, — сказала она и горько заплакала.
— Уже очень поздно, — пробормотал я и резким движением поднял голову.
Грудь разрывалась от острой, нестерпимой боли. Я встал и поспешно стал одеваться. Не застегивая рубашки, бросился к двери. Она смотрела на меня сквозь слезы.
— Рикардо!
Я остановился на пороге и обернулся, чтобы посмотреть на нее в последний раз.
— Тебе на что-нибудь пригодится, если я скажу, что не переставала любить тебя до сегодняшнего дня?
— Да, — ответил я, — мне это пригодится.
Я повернулся и вышел из домика.
Мой первый год в Соединенных Штатах прошел довольно грустно. Мы с Элизабет (кажется, я еще не рассказывал о Лиз, да, впрочем, и не стоит) поужинали в ресторанчике на пляже, а потом пошли в кино. Я купил «бьюик», правда, выпуска 59-го года, но в хорошем состоянии, и это позволило нам немного прокатиться вокруг университета. Мы свернули с шоссе, ведущего к аэропорту, и без особого энтузиазма занялись любовью на заднем сиденье машины.
Целый год.
И безо всяких известий с Кубы.
Наступило 20 апреля. Было около одиннадцати утра. Я встал поздно и собирался за один день расправиться с недельной работой, которую следовало поскорее сдать в издательство. Скучнейший текст по аналитической геометрии.