Но время, о котором мы говорим, было святое время, и события, нами изображаемые, имеют поэтому зловещее и страшное значение.
Тогда в церкви русской сиял неземной свет, не через одного человека, а через многих. Эти светила Духа Святого преображают, если можно сказать, весь воздух. Жить становится радостно, блаженно, необычайно легко. То, что советовал ап. Павел: “всегда радуйтесь, непрестанно молитесь”, не требует никакого труда: сами легкие наполняются радостью, и из уст исходит славословие: Бог любящий близко.
Кто же такой был Михаил, общество которого князь Дмитрий предпочел святым, приблизил к себе, сделал духовником, с которым, можно сказать, не расставался? Михаил сам себя превосходно характеризовал, сказав, что св. Сергий его враг. Что же мог дать такой человек Дмитрию? То, что нравилось князю. Таких священников впоследствии было много и на западе и на востоке: домашний придворный священник. Заимствуя краски из самого предмета, можно сказать по-современному: утром Михаил мог отслужить обеднишку, вечером перекинуться в картишки, но в особенности незаменим он был на веселых пирушках, знал много священных повестей (тогда и пирушки не обходились без священных историй), среди обычного благочестивого рассказа умел ввернуть и нечто затейливое и смешное. На исповедях Михаил чрезвычайно благорасположен к властителю, с советами никогда не приставал к самодержцу.
Что же зловещего в этой заурядной фигуре? То, что он был ставленник царства противления.
В благодатные времена Бог говорит людям: “Через Свои светильники я зажег в мире Мой свет кто хочет Божьего счастья, приходи и бери”. Но, конечно, чтобы чувствовать это счастье, необходимо серьезное желание изменить жизнь. И вот всесмешливый ад спешит показать свое: законно поставленный священник не требует никакой перемены жизни можно по-прежнему жить очень весело и смеяться.
Ясно обозначились в церкви два духовно противоположных направления. и второе направление начинает неистово требовать: митрополитом пусть будет наш. Конечно, нашему время придет, оно уже почти пришло, если столь безумно вопиет о своем праве. Однако Бог, пославший в мир сонм святых, пока свет их еще светит, не позволяет шутить. Вот причина внезапной смерти Михаила на виду у Константинополя цели его поездки: успех антихристова духа еще пресекается силой Божией. Говорят, что эта смерть сопровождалась чудом: корабль с Михаилом вдруг остановился и не мог двинуться дальше, несмотря на все усилия гребцов, пока Михаил не умер. Трудно также чем-нибудь иным, а не святостью времени объяснить смерть князя Дмитрия этого крепкого и сильного человека — в столь молодых годах (38 лет). Как известно, смерть преждевременная является как бы неким умилостивлением за грехи. Сонм святых вымолил своему князю подобие мученического венца.
* * *
Дмитрий, конечно, не был один. Он был только видимый образ разделившейся внутренне церкви. У летописца читаем: все любили Михаила. Кто же это все? Неужели святых уже не любили тогда на Руси, ибо ведь невозможно любить искренне и Михаила и Алексия с Сергием. Под всеми разумеется правящий класс русского общества. Этот класс стал тогда грубо и злостно выделяться из среды русского народа. Вместе с появлением в Москве государственного самосознания, этого нового фактора на Руси, перед которым благоговеет ученая, насквозь пропитанная материализмом история, стала возрастать у людей непростого звания глупая вера в свою значительность и свою великую важность для государства и вместе с тем пренебрежение к меньшой братии христианской. Государственное самосознание поедало сознание церковно-христианское. В киевской Руси, где почти не было государственности, народ сознавал свою общую связь, как братскую — членов церкви Христовой. и князья и бояре были также братья, хотя им и воздавалась честь княжеская и боярская, но по любви, а не по принуждению. И они правили народом и держались соответственно этому народному представлению о власти. Власть хамская там была бы не только невозможна, но и непонятна. Здесь она появилась и стала возрастать не по дням, а по часам. Теперь в высшей степени стало нравиться начальствовать, владычествовать, угнетать, душить, давить всех, кто был ниже рангом. Вместе с тем рос вкус к розге, плетке, к членовредительным наказаниям и далее ко все развивающимся и все утончающимся пыткам. Византия одерживала победу над русскими, в свое время совершенно удалившими из христианского сознания византийское безобразие.
Насколько московское государственное самосознание возвышало дух знатных и богатых и сильных, настолько оно принижало, отнимало веру в свои права, в свое христианское всем равное значение у простого народа. Народ несчастливо подпадал под немилосердную власть возгордившихся государственных строителей, уверовавших в мощь государства и переставших верить в силу церкви Христовой.
Те, которые любили Михаила, на самом деле любили только самих себя, Ибо он был то же, что и они. Но они хотели любить святых так же, как и Михаила. Нетрудно любить святых, ибо они сама любовь, Христос, в них живущий. Пользоваться любовью святых- это ко всем прочим земным наслаждениям прибавлять и счастье дышать и радоваться воздухом небесным.
Но трудно, мучительно трудно было святым с этими людьми. Ведь святые знали, что эти люди обижают меньшую братию, что все хуже и хуже живется незнатным, простым жителям Московского царства, что сильные всячески стараются обогатиться за счет слабых. Обличать? Но ведь христианское обличение — это любовный призыв к покаянию, оно пробуждает желание изменить свой образ поведения — только в таком смысле обличение возможно. Святые не обличают (кроме особых моментов, указываемых им Духом Святым), если они чувствуют возможность противления и, значит, возможность ожесточения обличаемого. Феодосий Печерский плакал, когда кого-либо обличал, но почему он плакал? Конечно, не от умиления перед собственным поучением, а потому, что слова его растворялись в сердце обличаемого, потому что обличаемый внутренне давал обещание Богу исправиться. Сердце Феодосиево чувствовало сердце грешника, обращающегося к Богу, и оттого плакало от радости. Но сердца сильных в Москве холодно выслушивали слова поучений святых, Всякое строгое обличение могло вызвать в них злобу, сильнейшее противление. Они хотели ласки, только одной ласки от Божиих людей и не терпели противоречия.
Но самое тяжкое: они требовали ласки. Если святой жил вблизи, они не оставляли его в покое, они приходили к нему, звали к себе, домогались его участия в своем жизненном обиходе. Как впоследствии москвичи любили, чтобы на званых обедах и ужинах у них присутствовал хотя бы какой-нибудь генерал, чтобы по воскресеньям после обедни подавали у них пирог, так любили они тогда на все домашние праздники, именины, крестины и пр. залучить к себе святого человека, хотя бы даже, как это было впоследствии, и юродивого.
Св. Сергий изначала жил в дебрях леса, но другой великий святой того времени Кирилл Белозерский тридцать лет прожил в Московском Симоновом монастыре (на Белоозеро ушел 60-ти лет). и по житию видно, как мучительна была ему московская близость, как спасался он от богатых гостей то послушанием в пекарне, то уходя в безмолвие кельи, то отказом от игуменства. И наконец, житие прямо говорит: посещение богатых и знатных лиц столь угнетали дух, что Кирилл слезными молитвами возопил к Богоматери указать ему иное место жизни. И, как мы говорили, услышал от иконы голос и увидел то место на Белоозере, куда вскоре и переселился. Поселившись там, он отказывал тем из знатных, которые хотели видеть его: “Извещаю тебя наперед, что нельзя тебе видеть нас: оставлю монастырь и уйду, куда Бог наставит, — писал Кирилл звенигородскому князю, пожелавшему посетить Кирилла. — Был у нас брат твой, князь Андрей, но здесь его отчина и нам нельзя было не отдать поклона своему государю. А твоей отчины здесь нет”.
В житии Дмитрия Прилуцкого читаем: о переяславском подвижнике (в городе Переяславле-Залесском) узнал Дмитрий Донской и просил его быть восприемником его детей, за что удостоил щедрых даров, но св. Дмитрий, бегая славы человеческой, сказано в житии, — решил удалиться в глухое место и ушел за Волгу в вологодские леса.
От княжеских ласк и любви далеко бегут московские святые. Стоит сопоставить с этим бегством от знатных постоянное пребывание у св. Феодосия Печерского киевских князей и его собственное частое посещение дворцов, чтобы понять глубокую разницу обоих периодов жизни русской церкви.