Автомобиль остановился. Энн вышла, заплатила таксисту и, не мешкая, потянула шнурок старинного звонка-колокольчика. В желтом свете фар такси она смутно различала очертания двери и контур фасада.
Дверь скоро отворилась, и Энн шагнула вперед. Ей казалось, что это не дверь распахнулась перед ней, а театральный занавес, возвещая о начале представления. За дверью стояла женщина в коричневом платье и переднике, с густой шевелюрой седых волос.
— О, миссис Джим! — воскликнула она, а потом бросила через плечо:
— О, мисс Лилиан, это миссис Джим!
Затем, снова повернувшись, протянула Энн обе руки.
— О, моя дорогая! — проговорила она глубоким, полным искреннего радушия голосом. — Наконец-то вы дома!
Но проходите же, проходите!
Такси за спиной Энн развернулось и укатило прочь.
Девушка вошла в холл и увидела, как в дальнем конце навстречу ей спускается с лестницы Лилиан Фэнкорт.
Энн знала, кто перед ней. Потом она не раз удивлялась этому. Но в тот момент времени на размышления не было. Слишком стремительно развивались события.
Лилиан Фэнкорт приближалась, гостеприимно распахнув объятия. Всем своим видом она изображала радость — но именно изображала. Она приблизилась, сжала маленькими ручками плечи девушки, которая была намного ее выше, и поцеловала ее. Все это напоминало сцену из спектакля, а не из реальной жизни.
Глава 4
— Конечно я не знаю, что ты знаешь, а что нет…
Если мисс Лилиан Фэнкорт высказывала какое-либо соображение, то потом она повторяла его столько раз, что собеседник уже не мог это слышать. Вот и теперь она уже в сотый, наверное, раз склонилась к Энн, сжала ее ладонь и многозначительно произнесла:
— О, но мы не станем, не станем на этом останавливаться, правда?
Первые три раза Энн с готовностью отвечала:
— Правда.
Но потом она поняла, что от нее и не ждут ответа — у Лилиан такая манера разговаривать. Поэтому просто отмалчивалась.
Женщина, открывшая ей дверь — и обладающая совершенно невероятным именем Томасина Твислдон, — проводила Энн наверх и по длинному коридору провела в ее спальню. Как она и ожидала, окна выходили на задний двор, и то, что она угадала, доставило Энн великое удовольствие. За соседней дверью располагалась ванная, где, по словам Томасины, всегда была горячая вода.
Потом Энн обнаружила, что, сняв шляпку и пальто, разглядывает в зеркале свои волосы — не грязные ли Она поймала себя на том, что, подходя к зеркалу, даже не представляла, что именно в нем увидит. Все вокруг казалось таким чужим и странным. Будет ли таким же чужим и, ее отражение? Другая Энн, совсем незнакомая, будто мираж, глянет на нее из загадочной глубины?
Но она увидела саму себя — абсолютно настоящую и знакомую! Облегчение ее было столь велико, что лицо, на которое она смотрела, — с темно-синими глазами и приоткрытым ртом, обрамленное вьющимися каштановыми волосами, — вдруг помутнело и подернулось дымкой. Опершись руками о стену, Энн одолела подступившую дурноту.
Томасина между тем стояла у кровати, не отводя от девушки пристального взгляда и мысленно причитая: «Ох, бедняжка, ты и не знаешь, в какую беду угодила! И я ничем не могу тебе помочь, да и никто не может!»
Так прошло несколько секунд. Энн выпрямилась, повернулась и направилась в ванную. Вымывшись, она вместе с Томасиной спустилась вниз, в маленькую гостиную с левой стороны холла.
Лилиан Фэнкорт сидела и вязала. Едва Энн успела войти, как она затараторила:
— Ну что, очень устала? О, ну конечно, конечно устала!
Томасина принесет тебе поесть, а потом немедленно в постель! Да-да, я на этом настаиваю! Так, Томасина! Что ты можешь ей предложить? Ты ведь не хочешь, чтобы она решила, будто мы хотим заморить ее голодом. Так что скажешь?
— Пойду посмотрю, что приготовила кухарка, — отозвалась Томасина и исчезла.
Лилиан опустила вязание на колени.
— Эта Томасина! Могла бы быть повнимательней! — негодующе произнесла она. — А ведь служит у нас уже тридцать лет. Столь давняя преданность должна быть более заметной, правда? — Она подобрала вязанье. — Тебе нравится? Предполагалось, что это будет мой джемпер, но теперь не знаю, стану ли я его носить.
Между тем Томасина прошла через дверь в дальнем конце холла, по длинному коридору с голыми каменными стенами и наконец добралась до кухни. Это помещение превратилось в кухню шесть-семь десятков лет назад, когда прежнюю, ставшую слишком ветхой, уже нельзя было использовать. Кухарка была невысокой, в летах, женщиной со светлыми слегка вьющимися волосами, уложенными в пучок. Ее темно-серое платье почти сплошь — за исключением рукавов да краешка подола — закрывал обширный передник. Когда вошла Томасина, та сидела за столом и раскладывала пасьянс.
— Ну что, она приехала? — не отрывая глаз от карт спросила кухарка.
— Ага, приехала, Мэгги, — вяло откликнулась Томасина. — Мне нужно принести ей поесть.
Мэтти издала злорадное карканье.
— А что я тебе говорила, Томасина! В следующий раз будешь мне верить! Разве не сказала я еще вчера, что нам придется кормить ее отдельно? Теперь-то ты убедилась?
— Нет, я и тогда тебе не поверила, и теперь не поверю, — отрезала Томасина. — И хватит об этом, Мэтти. Да на нее смотреть страшно! Бедняжка, ей, по-моему, сейчас нужнее всего улечься в постель и не вставать не меньше недели.
Мэтти Оливье окинула ее быстрым пронзительным взглядом и усмехнулась.
— Ах, ты опять за свое? Все у тебя ангелы небесные, а потом диву даешься, как они с треском летят вниз! Ну ладно-ладно, я уже встаю!
Между тем на другом конце дома Энн почти физически ощущала, как судорожно, рывками бежит вперед время.
Лилиан Фэнкорт все говорила и говорила, и все как бы ни о чем. Казалось, конца этому не будет. Нить разговора Энн потеряла в момент бесконечных сокрушений о том, как ужасно, когда в твоем распоряжении всего две служанки. И это в доме, где их всегда было не меньше семи! Когда она сумела снова вникнуть в слова мисс Фэнкорт, та вспоминала о том, «как хороши были золотые довоенные времена».
— Но я всегда говорила: нельзя изменять своим привычкам только потому, что другие так делают. Вот мой отец ни в чем, даже в мелочах, не отступал от традиций, до самой смерти! Дожил он до девяноста пяти, а на охоту ходил каждый год, даже в свою последнюю зиму. Джим все повторял: "Оставьте его в покое пусть делает что хочет.
Да разве кто-нибудь посмел бы его останавливать! Уж точно не я, его бедная маленькая дочурка! — И она жеманно взглянула на Энн.
Джим… Разум Энн отторг это имя. Только не сейчас… не здесь… Только когда она поест и отдохнет.
Но Лилиан не унималась: Джим говорил то-то, и еще это, и еще всякое-разное!
Наконец распахнулась дверь и на пороге появилась Томасина с подносом в руках. И, к великому облегчению Энн, Лилиан прекратила цитировать Джима. И, резко подняв голову, спросила:
— А где Харриет?
— Ее пока нет, — был ответ.
Лилиан раздраженно воскликнула:
— О боже, папе бы это не понравилось! Очень даже не понравилось бы!
При этих словах в гостиную вошла Харриет.
Природа наградила ее таким внушительным ростом, что казалось, будто она смотрит на всех свысока. И даже на саму себя. Длинное тощее тело венчала слишком, пожалуй, маленькая голова. Ее темное облачение напоминало траурный наряд; шляпка была лихо сдвинута на затылок.
На левом локте болталась объемистая и весьма потертая сумка. Глядя куда-то мимо Энн, она резко выбросила вперед правую руку и напористо, но со странными паузами между словами проговорила:
— Сожалею, что не смогла тебя встретить. Давно ты здесь?
Глава 5
Впоследствии Энн часто пыталась восстановить в памяти остаток вечера. Но перед глазами мелькали лишь невнятные, ничем не примечательные фрагменты. Ей вспоминалась Лилиан, все болтающая и болтающая, а в углу дивана — Харриет, уставившаяся в какой-то журнал, видимо местного производства. Время от времени она делилась прочитанным с остальными: «Мистер Уимбиш говорит…» или «Мисс Браун пишет…»