К тому моменту, как мисс Мейсон повела меня по узкому коридору, вдоль стен которого шли полки с переплетенными в кожу томами со сводами законов, я уже испытывал сильное желание сбежать в противоположном направлении, лишь бы только не следовать за ней. Я заметил – как и любой бы на моем месте, – что она не столько шла вперед, сколько подпрыгивала на паре самых маленьких ног, какие мне доводилось видеть.
Мы подошли к выкрашенной в черный цвет двери с именем «Роланд Мак-Кродден», написанным белыми буквами, и мисс Мейсон постучала.
– Войдите! – услышал я.
Мы вошли, и я увидел мужчину с вьющимися седыми волосами, высоким открытым лбом, занимавшим слишком большую часть лица, и маленькими глазами-бусинами, находившимися гораздо ближе к подбородку, чем следовало бы.
Поскольку Мак-Кродден согласился говорить со мной, я рассчитывал, что смогу сразу начать беседу, но я, разумеется, не мог предвидеть у мисс Мейсон склонности к разного рода усовершенствованиям. Едва мы вошли, как она предприняла вызывающую раздражение попытку убедить Мак-Кроддена разрешить ей включить мое имя в список его встреч.
– Зачем? – спросил он с очевидным нетерпением. У него был слабый голос, наводивший на мысль о деревянном духовом инструменте. – Инспектор Кетчпул уже здесь.
– Но, сэр, правило гласит, что он не может попасть к вам без предварительной договоренности.
– Однако инспектор уже попал ко мне, мисс Мейсон. И впустили его вы!
– Сэр, если вы намерены провести встречу с инспектором Кетчпулом, следует ли мне внести его в список сейчас, сделав соответствующую запись…
– Нет, – перебил ее Мак-Кродден. – Благодарю вас, мисс Мейсон, вы свободны. Пожалуйста, присаживайтесь, инспектор… – Он замолчал, несколько раз моргнул и потом спросил: – В чем дело, мисс Мейсон?
– Я лишь хотела поинтересоваться, сэр, не желает ли инспектор Кетчпул выпить чаю. Или кофе. Быть может, стакан воды? Или, возможно, вы хотели бы…
– Я ничего не хочу, – сказал Мак-Кродден. – Инспектор?
Я не сумел ответить сразу. Мне бы отнюдь не помешала чашка чая, но если для этого понадобится возвращение мисс Мейсон…
– Почему бы вам немного не подумать, инспектор Кетчпул, я вернусь через пару минут и…
– Я уверен, что инспектор сейчас же примет решение, – быстро сказал Мак-Кродден.
– Мне ничего не нужно, – с улыбкой ответил я.
Наконец акт милосердия свершился, и мисс Мейсон ушла. Я был полон решимости более не тратить время попусту и потому вынул из конверта письмо, положил его на письменный стол хозяина кабинета и сказал, что оно совершенно определенно не могло быть написано Эркюлем Пуаро. И в ответ на вопрос, почему я в этом так уверен, объяснил, что тон и само содержание письма не оставляют никаких сомнений.
– Но если Пуаро не писал письма, кто же в таком случае это сделал? – спросил Мак-Кродден.
– Боюсь, я не знаю.
– А Пуаро знает?
– У меня еще не было возможности с ним переговорить.
– Но почему некто изобразил дело так, будто письмо написал Эркюль Пуаро?
– Я не знаю.
– В таком случае ваше решение, если я могу так выразиться, ошибочно.
– Боюсь, я не совсем вас понимаю, – признался я.
– Вы сказали, что пришли сюда, чтобы кое-что прояснить, и ваше поведение показывает, что цель достигнута: Эркюль Пуаро не обвинял моего сына в убийстве, следовательно, мне не о чем беспокоиться. Таково ваше мнение?
– Ну… – Я задумался в поисках правильного ответа. – Произошел неприятный инцидент, и если обвинение является чьей-то злой шуткой, я бы на вашем месте не стал чрезмерно беспокоиться.
– Я не согласен. Теперь я встревожен еще больше. – Мак-Кродден встал, подошел к окну и выглянул на улицу, потом сделал два шага вправо и посмотрел на стену. – Когда я считал, что письмо написал Пуаро, то не сомневался, что все разрешится благополучно. Со временем он признал бы свою ошибку, думал я. Я слышал, что он гордый, но благородный человек и, главное, чрезвычайно привержен рассудку. Он рассматривает характер человека как набор конкретных фактов – так мне говорили. Это правда?
– Он действительно считает, что знание характеров является важным при раскрытии преступлений, – сказал я. – Без мотива невозможно найти преступника, а без понимания характера невозможно постигнуть мотив. И я слышал, как он говорил, что ни один человек не способен вести себя так, чтобы это противоречило его природе.